Дороти Даннет - Игра шутов
Потом ярый гнев пошел на спад столь же внезапно, как и разгорелся. О'Лайам-Роу поставил кувшин на место и вдруг почувствовал, что замерз и весь дрожит.
Тади Бой лежал у его ног, мокрый, как водяная крыса, и все еще смеялся, визгливо, взахлеб, почти в истерике, и с каждым его движением по полу расходились маленькие волны. Несколько брызг, шипя, попали в очаг. Винные пятна и подтеки багровели на простынях и гобеленах; на столбиках кровати, инкрустированных слоновой костью и черепахой, тоже виднелись кровавые капли и полосы; с секретера текло. Запах еды, пота, перегара и пролитого вина был нестерпимым.
Таковы были и мысли О'Лайам-Роу. Тяжело ступая по склизкому, затопленному полу, он выскочил, чуть не опрометью бросился вон из комнаты. Позади него смех оборвался на высокой ноте, и раздался надтреснутый, болезненный голос:
И пеплом они посыплют главу,
В пустыню уйдут, к миру глухи,
И муки страшные станут терпеть,
Увы, за свои грехи.
Наступило короткое молчание. Потом тот же голос раздумчиво повторил: «Ув-вы, за свои грехи»; потом раздалось хихиканье, а потом все стихло.
Маргарет Эрскин, вся бледная, явилась через полчаса. Пол уже начал подсыхать причудливыми островками перед ярко горящим очагом. Маргарет вбежала в комнату, словно за ней гнались, не обращая внимания ни на вонь, ни на другие предметы недавнего кутежа. Кто-то задул свечи, и свет исходил только от огромного очага: комната полнилась тенями, которые отбрасывали длинные языки пламени. Воздух двигался, накатывал волнами, как некий смертоносный прилив. Было удушающе жарко.
Она прошла через многие войны, которые, собственно, и не кончались со дня ее появления на свет; она дважды была замужем; она не раз присутствовала на смрадных ночных сходках пэров и сельских лэрдов, и поэтому точно знала, чего ей ожидать, и была готова покорно исполнить то, что от нее требовалось.
Но все складывалось по-иному. Тади Бой передвигался по комнате с тех пор, как О'Лайам-Роу оставил его. Об этом свидетельствовали перевернутые стулья, скомканные, скрученные простыни, смятые гобелены — было видно, что он хватался за что попало, лишь бы удержаться на ногах.
Эта бурная, упорная активность теперь, видимо, иссякла. Было тихо — слишком тихо. Отгоняя от себя страхи, Маргарет упрямо надеялась, что он по крайней мере узнает ее и как-нибудь сможет подняться. Вряд ли бы ей удалось своими силами поставить его на ноги.
Она не учла, что Лаймонд мог просто не услышать ее. На самом деле он стоял в тени за очагом, опираясь на два стула, содрав с себя почти всю мокрую одежду, повернув к стене кудлатую, пропитанную влагой голову. Длинные пальцы одной руки, крепко вцепившиеся в спинку стула, высвечивало пламя, и Маргарет могла слышать тяжелое, учащенное дыхание.
Лаймонд, должно быть, ощутил ее присутствие. Его измученный желудок, раздраженный до такой степени, когда любая мысль, любой запах могут сделаться решающими, возмутился, стоило Лаймонду повернуться. Он сложился вдвое, обхватив руками голову, но перед этим Маргарет поймала на себе взгляд его расширенных глаз и уловила странное удивление на его лице. Было ясно, что он рассчитывал пережить это в одиночестве.
Маргарет отодвинула стулья и обхватила его крепко, сноровисто и бесстрастно, как больничная сиделка. Когда все прошло, она сказала своим обычным здравомыслящим тоном:
— Вас опоили ядом. Вам надо ходить, дорогой мой.
Зрачки у него были широкие и черные; на ярком свету он, наверное, не видел бы ничего. Весь обмякший, безвольно повисший у нее на плече, Лаймонд сказал спокойно:
— Мне не нужно больше ходить.
— Ах нет, нет, нужно! — испуганно вскричала Маргарет Эрскин и, вцепившись обеими руками в зловонную рубашку, потащила его вперед. Он весь был полон белладонной, и мозг его затуманился. Пока мог, он сам сделал многое, чтобы освободиться от яда. А теперь Маргарет должна была довершить начатое и во что бы то ни стало не дать ему лечь.
Во время первого круга по комнате она попросту волокла его на себе. Потом он, двигаясь смутно, как в бреду, начал облегчать ей задачу — тяжело, неверно ступая, сделал шаг, потом еще и еще; и вот, шатаясь от стены к стене, стал двигаться сам, а Маргарет лишь помогала. В лицо ему она не смотрела и была рада этому потом, когда заметила на его ладонях кровавые отметины ногтей. Он был гораздо ближе к осознанию своих проблем, чем в то можно было поверить.
Вначале он пребывал где-то далеко-далеко, и это пугало; а потом, когда оцепенение прошло, на него накатила нескончаемая, невыразимая тошнота. Он споткнулся, не видя ничего вокруг себя, и Маргарет, удерживая его, вдруг увидела, что белладонна и собственная необузданность сделали с Фрэнсисом Кроуфордом. И еще Маргарет поняла, что плакать сейчас не время: она просто не может позволить себе такой роскоши, ибо Лаймонд дошел до предела. Избавился ли он от яда или нет — так или иначе нужно было дать ему отдохнуть.
Маргарет подтащила его к очагу, где постелила простую постель, и он улегся, учащенно дыша, мучимый спазмами, которые шли уже на убыль. Глубоко запавшие глаза были плотно закрыты. Когда он, не двигаясь, вдруг заговорил, сердце у нее оборвалось.
— Mignonne, — сказал Лаймонд безмятежно. — Je vous donne ma mort pour vos etrennes [37].
Даже в такой крайности, черт бы его побрал, цитата звучала обидно.
— Мне вовсе не нужна ваша смерть в приданое, — возразила Маргарет. — Благодарите мастера Абернаси. Он вас увидел среди бразильцев, сразу почуял неладное и пришел ко мне.
— Белладонна, — проговорил спокойный голос. — Полагаю, мне ее подмешали в глинтвейн. Белладонной пользуют слонов, когда у них облезает кожа. — Тут Лаймонд, забыв осторожность, внезапно расхохотался, а потом, весь в испарине, закрыл руками лицо.
Через мгновение Маргарет спросила его:
— Если вы поняли, что отравлены, то почему не позвали на помощь? О'Лайам-Роу…
— О'Лайам-Роу уехал, — лаконично сообщил Лаймонд. — И если кто-то завтра будет обманут в своих ожиданиях, пусть думает, что пьяным… везет.
Наступила тишина. Высокое, блистающее пламя ревело в очаге; жар поднимался длинным, шелковистым столбом, и обжигающий воздух дрожал. Пол уже совсем высох. В ровном красноватом свете измызганные, захватанные пальцами стены, раскиданная мебель, разворошенная кровать выглядели изысканно драматичными, словно сделанными из цветного стекла. Но смрад ничем нельзя было приукрасить. Маргарет подумала, что такая гробница как нельзя более подошла бы Тади Бою Баллаху. В то, что она подошла бы также и Фрэнсису Кроуфорду, не хотелось верить.
