Ульрике Швайкерт - Святой и грешница
— Ни я, ни кто-либо из обитательниц борделя не знали, кто я и откуда, поэтому мадам решила, что я останусь жить у них.
— Что? Минуточку! — Епископ выпрямился. — Ты жила в борделе?
Элизабет потупила взгляд. Ей понадобилось все ее мужество, чтобы произнести следующие слова:
— В борделе я жила и работала, как и другие девушки.
— Пресвятая Дева! Скажи, что все это просто злая шутка. — Тяжело вздохнув, епископ снова упал на подушки.
— Я лишилась невинности и чести и целый год жила в грехе, потому что у меня не было другого выхода, — добавила Элизабет. Этими словами она хотела причинить боль самой себе или ему?
Ее отец сглотнул и откашлялся.
— А как ты сегодня попала в крепость? Рыцарь Зайц фон Кере, поссорившийся со своей семьей, рассказал мне о «сюрпризе» в моих покоях. Это действительно был сюрприз!
— Мадам выгнала меня… или отпустила, как я теперь понимаю. Я не знала, куда мне идти, и меня приютил каноник фон Грумбах.
— Что? Фон Грумбах? Он, должно быть, узнал тебя, ведь часто бывал у нас в гостях. Не могу сказать, кто он для нас: друг или враг. Ганс хорошо умеет скрывать то, что происходит у него в голове и чего он добивается.
— Конечно, он узнал меня, но мне об этом не сказал. Два дня назад к нему в гости приходил настоятель с двумя канониками. А сегодня фон Грумбах направил меня сюда… — Элизабет замялась, а затем быстро договорила: — чтобы оказать любезность епископу.
Иоганн фон Брунн вскочил и начал беспокойно ходить.
— Настоятель и капитул… Я знал это! Для них все средства хороши, чтобы сыграть против меня. Они хотят сломить меня, но им это не удастся! Я знаю, как расстроить их планы по захвату власти! Это бесчестные и жадные люди, которые мне завидуют и с голодными глазами коршунов ждут подходящего момента, чтобы разорвать мое тело!
Элизабет почувствовала противоречие. Эти слова показались ей преувеличенными и несправедливыми. С другой стороны, ее в неведении отправили к собственному отцу, чтобы скомпрометировать его. Это был непростительный поступок, и он совершенно не вписывался в картину, которая сложилась у нее в отношении капитула.
Епископ остановился.
— Каким образом к тебе вернулись воспоминания?
— Думаю, это был твой голос, когда ты спросил про медальон. Вдруг все встало на свои места — я имею в виду все, кроме того дня, когда я пропала. Я вспомнила, что ты мой отец, и убежала.
Воспоминания об этой ситуации вгоняли ее попеременно то в жар, то в холод. Она вся дрожала. Епископ подошел к ней и положил руку на плечо.
— Забудь! Это не твоя вина. Я позабочусь о том, чтобы никто не узнал об этом… и вообще обо всей этой истории. Мы будем настаивать на том, что ты провела этот год в монастыре. Это никому не покажется неприличным. — Он убедительно посмотрел на нее. — Ты никому ни слова не скажешь об этой невероятной и досадной истории. Пообещай мне!
Элизабет посмотрела ему в глаза, которые были такого же цвета, как и у нее.
— Альбрехту фон Вертгейму тоже не говорить?
— Ему прежде всего! — выкрикнул, рассердившись, епископ. — Он перешел на сторону моих врагов и вместе со своим братом плетет интриги против меня и моих союзников. Будет лучше, если ты больше не будешь с ним общаться.
Элизабет задумалась, но затем кивнула, не глядя отцу в глаза. Она должна была еще хотя бы раз поговорить с Альбрехтом фон Вертгеймом, осталось еще много вопросов. О торжественном обещании, данном друг другу, не стоило даже заикаться. Переступив порог капитула, Альбрехт сделал выбор не в пользу жизни в браке. Мысль о том, что он теперь принадлежал церкви, причиняла ей сильную боль.
— Что с того, каноник он или нет? В таком случае он никому не достанется! Или ты хотела броситься ему на шею как непорочная дева, проведшая год в монастыре? Мужчины так глупы. Он даже ничего не заметит!
«Нет! Конечно, я так не поступила бы! — Элизабет хотела заставить замолчать ненавистный голос. — Я могла бы сказать правду, предоставив ему право выбора».
Нет, ты не сможешь так поступить, потому что пообещала отцу никому ничего не рассказывать, и Альбрехту тоже!
— Уже поздно, дитя мое, тебе пора в постель. — Епископ потер руки. — Я позову служанку, чтобы помочь тебе.
— Где я буду спать? — спросила Элизабет.
— В своей кровати, разумеется. В твоих покоях! Я все оставил так, как было в день твоего ухода… э-э-э… твоего исчезновения.
Элизабет пожелала отцу спокойной ночи, он погладил ее по щеке, и она отправилась вслед за незнакомой девушкой по коридору и вверх по лестнице. Здесь находились огромные покои с видом на двор и высокую сторожевую башню и маленькая комната для переодевания, где спала ее личная служанка.
— Мария еще здесь? — спросила она девушку, которую звали Теа.
— Мария? Прислуживавшая вам раньше? Нет, она ушла через пару недель. Думаю, она вернулась к своим родителям, но точно не знаю. Я здесь только со дня святого Мартина.
Она молча делала свою работу. Теа была немного нерасторопной, и ее боязливый взгляд выдавал неуверенность. Элизабет ждала, пока ей помогли переодеться и откинули одеяло.
— Спасибо, это все. Ты можешь идти.
— Мне остаться ночевать здесь, на случай если вам что-нибудь понадобится ночью? — спросила девушка.
— Нет, можешь возвращаться к другим служанкам. Как мы будем общаться дальше, мне нужно еще подумать.
Теа сделала книксен и вышла из комнаты. Элизабет села скрестив ноги на кровать. Что за невероятный день! Сегодня утром она еще была изгнанной из борделя шлюхой, а вечером — дочерью епископа фон Брунна и Катарины Зуппан. Она даже вспомнила имя своей матери, которая несколько лет провела в крепости Мариенберг, хотя была замужем за советником Зуппаном и подарила ему сына. Она жила с епископом как супруга и родила ему троих детей: старшего сына, который умер, затем девочку, которую крестили как Элизабет, и год спустя мальчика Георга. Где он сейчас мог быть? Она спросит у отца. Смеющееся лицо Георга стояло у нее перед глазами.
Элизабет думала о своей матери. Прожив в крепости восемь лет, она вдруг решила вернуться к своему мужу в город. Элизабет тогда было пять лет, и это для нее не имело особого значения. Мать не очень заботилась о своих детях, поручив их воспитание старой няне. О ней Элизабет вспоминала с нежностью: няня не проглотила бы эту ложь, как другие: ее отец, жених, все эти люди, которые видели ее каждый день. Почему никого не удивило, что она, никому ничего не сказав, ушла в монастырь? Почему никто не поинтересовался о ней в монастыре? Даже Альбрехт. Ей было больно думать об этом.
