Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей
В этот миг один из служителей подал претору запечатанную табличку. Претор распечатал ее, прочел, и на лице его отразилось недоумение. Он снова перечитал письмо и, пробормотав: «Это невозможно! Должно быть, он пьян с утра, если мог такое выдумать!» — небрежно отложил табличку и снова внимательно стал следить за поединком.
Зрители затаили дыхание. Эвмолп им нравился, но мужество Лидона и гордые слова о чести помпейского ланисты высоко подняли его в их глазах.
— Эй, старик! — сказал Медону его сосед. — Твоему сыну трудненько тягаться с этим римлянином! Но не робей — эдитор не даст его убить, да и публика тоже: ведь он такой храбрец. А! Вот славный удар. Но он ловко увернулся, клянусь Поллуксом! Давай, давай, Лидон! Они остановились перевести дух. Что тытам бормочешь, старик?
— Молитвы, — отвечал Медон с надеждой; теперь он был спокойнее.
— Молитвы — что за вздор! Прошло то время, когда боги уносили людей с поля битвы, закутав в облако. О Юпитер, какой удар! Сбоку, он заходит сбоку, берегись, Лидон!
Зрители вздрогнули. Получив сильный удар по голове, Лидон упал на колени.
— Готов! — крикнул пронзительный женский голос.
Это был голос той молодой женщины, которая так жаждала, чтобы звери растерзали какого-нибудь преступника.
— Молчи, глупая! — Сказала жена Пансы. — Он не ранен!
— А жаль, это досадило бы старому ворчуну Медону, — пробормотала девушка.
Лидон, который до сих пор защищался с большим искусством и храбростью, начал слабеть под яростными ударами опытного римлянина; его рука отяжелела, глаза помутились, он дышал тяжело и с трудом. Противники на мгновение остановились перевести дух.
— Юноша, — сказал ему Эвмолп тихо, — сдайся. Я легко раню тебя, а ты опусти оружие. Эдитор и зрители на твоей стороне, ты с честью выйдешь из боя и сохранишь жизнь.
— А мой отец останется рабом! — пробормотал Лидон. — Нет! Я умру или добуду ему свободу.
Понимая, что силы неравны и все зависит теперь от внезапного и отчаянного натиска, Лидон яростно бросился на Эвмолпа. Римлянин осторожно отступил, Лидон снова бросился вперед, но Эвмолп увернулся, меч скользнул по его доспехам, и в тот миг, когда грудь Лидона была открыта, римлянин вонзил меч между щитками панциря. Он не хотел нанести глубокую рану, но Лидон, ослабевший и измученный, сам упал вперед; острие вонзалось в его тело все глубже. Эвмолп выдернул меч. Лидон попытался выпрямиться, выронил меч, с размаху ударил гладиатора безоружной рукой и упал ничком на арену. Зрители и эдитор все, как один, подали знак пощады. Служители подбежали к Лидону и сняли с него шлем. Он еще дышал; его яростный взгляд обратился к врагу. Ремесло гладиатора уже наложило на него свой отпечаток, и ненависть застыла на этом лице, омраченном тенью смерти. Потом с судорожным стоном, вздрогнув, он поднял глаза кверху. Они остановились не на лице эдитора и не на лицах зрителей, пощадивших его. Он их не видел — его словно окружала огромная пустота. Только одно бледное, искаженное страданием лицо он узнал^ один горестный крик услышал среди гула толпы. Свирепость исчезла с его лица: мягкое и нежное выражение сыновней любви осветило его черты, потом и оно помутнело, стерлось. Вдруг его лицо стало ожесточенным и твердым, как раньше. Он уронил голову на песок.
— Унесите его, — сказал эдил. — Он исполнил свой долг.
Служители унесли Лидона в сполиарий.
— Вот всегдашний удел славы! — пробормотал Арбак, и взгляд, которым он окинул амфитеатр, был полон такого презрения, что у всякого, кто встречалсяс этим взглядом, перехватывало дыхание и одно чувство заглушало все остальные — суеверный страх.
Снова забили благовонные фонтаны; служители посыпали арену свежим песком.
— Выпустите льва и приведите афинянина Главка, — сказал эдитор.
И в амфитеатре воцарилась мертвая тишина. Все замерли в напряженном ожидании, охваченные глубочайшим ужасом, который, странное дело, был приятен этим людям!
ГЛАВА III
Саллюстий и письмо Нидии
Трижды просыпался Саллюстий в то утро и всякий раз, вспомнив, что сегодня его друг должен умереть, снова с глубоким вздохом впадал в целительный сон. Единственной его целью в жизни было оградить себя от неприятностей, а если это было невозможно, он, по крайней мере, старался забыться.
Наконец он приподнялся и, как всегда, увидел у своего ложа любимого вольноотпущенника. Саллюстий, у которого была благородная страсть к изящной словесности, привык по утрам читать час-другой, прежде чем встать.
— Сегодня не надо чтения! Не надо Тибулла! Не надо Пиндара! Пиндар! Увы! Увы! Одно его имя напоминает мне про игры — ведь их унаследовала нашажестокая арена. Там уже началось?
— Давно, Саллюстий! Разве ты не слышал звуки труб и топот толпы?
— Да, да, но, благодарение богам, я дремал, и стоило мне перевернуться на другой бок, как я снова уснул.
— Гладиаторы, наверно, давно уже на арене.
— Бедняги! Никто из моих рабов туда не пошел?
— Конечно, нет: ведь ты им строго запретил.
— Хорошо. Скорей бы кончился день! А что это за письмо вон там, на столе?
— Это? А, его принесли тебе поздно ночью, когда ты был слишком… слишком…
— …пьян, чтобы его прочесть? Неважно, оно наверняка не срочное.
— Распечатать его, Саллюстий?
— Да, может быть, это меня развлечет. Бедный Главк!
Вольноотпущенник взял письмо.
— Написано по-гречески, — сказал он. — Наверно, от какой-нибудь образованной дамы. — Он пробежал письмо глазами, но не сразу разобрал кривые строчки, нацарапанные слепой девушкой. Потом на лице его отразилось волнение. — Всемогущие боги! Благородный Саллюстий! Что мы наделали! Слушай! «От рабыни Нидии Саллюстию, другу Главка. Меня держат под замком в доме Арбака. Спеши к претору. Добейся моего освобождения, и мы еще успеем спасти Главка от клыков льва. Здесь есть один узник, его показания могут оправдать афинянина. Он был свидетелем преступления и готов доказать, что убийца на свободе и этого негодяя никто не подозревает. Не теряй ни минуты! Приведи с собой вооруженных людей, потому что можно ожидать сопротивления, и хорошего кузнеца, чтобы взломать дверь темницы. Ради всего святого, ради праха твоего отца, не теряй ни секунды!»
— Великий Юпитер! — воскликнул Саллюстий, вздрагивая. — И в этот день, быть может даже в этот самый час, он умирает. Что же делать? Скорей к претору!
— Это бессмысленно. И претор, и эдил Панса, устроитель игр, — плоть от плоти толпы! А толпа и слышать не захочет об отсрочке. Теперь уж их не остановить. Кроме того, если действовать открыто, хитрый египтянин будет предупрежден. А он явно заинтересован скрыть все это! Нет! К счастью, все твои рабы дома…
