Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров
Сна в ту ночь не было вовсе, да и утром тоже. От Кап-Корсе до устья Арно нам требовалось пройти всего лиг двадцать, и снова предсказание Джанни обернулось истинной правдой. Мы шли с зарифленным парусом, libeccio свирепо бил в левый борт, когда вскоре после десятой склянки на горизонте завиднелся берег Италии. И сразу после этого ветер стих и с неба исчезли последние ошметки облаков. К этому времени мы подошли уже достаточно близко к берегу, чтобы различать заросшее камышом устье Арно и, еще дальше, едва видимые очертания самого города. Мы были здесь не одни: в реку входили и выходили суда самых разных типов и видов, и я заметил напряженную готовность на лицах капитана и Жиля. Я как раз подумывал, не удастся ли урвать несколько минуток сна, когда Жиль, стоявший на мостике, поманил меня к себе.
— Хочешь увидеть Пизу? Вот и хорошо, потому что ты поедешь с нами, — сказал он, не дав мне возможности возразить. — Возьми своего друга и готовьте баркас. — Он, видимо, заметил что-то в моих глазах, потому что добавил: — Билла, своего друга. Он тоже с нами поедет.
Мне было все равно, увижу я Пизу или нет, но очень не хотелось оказаться в одной компании с Биллом. Тем не менее я стиснул зубы и заставил себя пойти туда, где он сидел, помогая Димитрию в его неустанных трудах по защите нашего оружия от морской воды, способной превратить его в сплошную ржавчину. Не улучшило настроения даже появление почти собачьей радости на его лице при моем известии.
— Давай сразу за дело, — отрывисто бросил я на случай, если ему захочется со мной заговорить. И, повернувшись на пятках, пошел обратно на корму и дальше вдоль планшира, обходя кормовую надстройку. «Баркас наверняка полон воды после шторма, — думал я злобно, — подтянуть его будет трудновато». Я уже взялся за фалинь и начал его тянуть, глядя, как баркас весело болтается в кильватерной струе «Кормарана», и отмечая, что он действительно гораздо тяжелее, чем обычно, когда рядом спрыгнул Билл, тоже ухватился за канат и мы попробовали тянуть вместе.
— Тяжелый, — весело заметил мой друг.
— Вот уж удивительно-то! — холодно буркнул я, так холодно, что сам поразился, не увидев пара от своего дыхания.
— Хватит тебе, Пэтч! — сказал он. — Кончай! Такой прекрасный день! Крест Господень, ну и штормик был! А мы отправляемся в грешный город Пизу. Пиза ведь грешный город? Очень на это рассчитываю. Все города некоторым образом грешные, а, Пэтч?
— Кончай трепаться, твою мать, тяни эту гребаную веревку! — рявкнул я.
— Да что это с тобой?!
— Ничего. Работать надо, а не трепаться. Мне это вовсе не нравится, так что давай поскорее покончим.
— Нет, погоди, Пэтч. Ты ведешь себя прямо как осиный рой с тех самых нор, как мы прошли Геркулесовы Столпы. Что происходит?
Билл взял меня за плечи. Я весь сжался и ослабил хватку фалиня. Тот выскользнул из моей ладони и даже обжег ее, прежде чем я успел с проклятием отдернуть руку. Потом повернулся лицом к своему мучителю.
— Я не понимаю, зачем ты вообще вернулся! — заорал я, брызгая слюной. — Зачем? Ты… ты ж меня в сторону отпихнул!
— Как? Как это — отпихнул в сторону, Пэтч? В сторону от чего, скажи на милость?
— В сторону от жизни! которую я вел до тебя. От моих друзей. Я себя трупом чувствую, нет, я стал твоей тенью, паскуда проклятая!
— К черту все эти тени! Еще раз спрашиваю: в сторону от чего я тебя отпихнул? Нет, не так, лучше сказать — в сторону от кого?
— От капитана, — буркнул я.
— Нет, это не то. Еще раз попробуй.
— Ну, не знаю. От Жиля. От Димитрия. От всех моих друзей — ото всех!
— Ото всех? А среди них есть кто-то конкретный, от кого я, как ты считаешь…
Я ударил кулаком по фальшборту и повернулся к нему, стиснув в ярости зубы:
— Ты сам знаешь, что я имею в виду! Наверняка знаешь! Вот и не заставляй меня произносить это вслух!
— Ладно, я сам могу сказать. Это Анна.
Думаю, мои пальцы в этот момент готовы были скользнуть к рукояти Шаука, но Билл знал меня лучше, чем я сам, поэтому мягко опустил ладонь на мою руку, лежавшую на фальшборте. Если я ожидал увидеть на его лице триумф, то был разочарован. Он смотрел внимательно и трезво. Потом поднял вверх палец и так и держал его между нашими лицами.
— Анна, да? Я прав, так что можешь ничего не говорить. Ты слишком много думаешь, братец. Это всегда за тобой водилось. В монастырской школе ты тоже всегда о чем-то думал, пока я трахался или пьянствовал. Ты завидовал мне, а я, должен сознаться, некоторым образом завидовал тебе. Пэтч, мы с тобой должны были трахаться и думать в равной мере, только это у нас не получалось, увы, и погляди, куда это нас привело. Да-да, ты знаешь мои привычки и поэтому подозреваешь самое скверное. Шлюхи… девки любят меня, потому что по большей части ни о чем не задумываются, вообще не привыкли думать и к тому же предпочитают парней, которые пускают в дело свой член, а не мозги. Вот это всегда служило мне добрую службу. Но я вовсе не такой дурак, как ты воображаешь. Ну, не совсем. А что до твоей принцессы… Мне она очень нравится, мой мальчик. Но она вовсе не из тех, брат Петрок, кого я именую девками. Она думает! Думает все время! Хотя я ей тоже нравлюсь, довольно сильно — еще бы, ведь я все время ее смешу, черт побери! заставляю краснеть от стыда! — но это нечто вроде сестринской привязанности.
И он рассмеялся, но не слишком весело. Мы смотрели в глаза друг другу, словно два кота, сцепившихся на крыше. И Билл по-прежнему держал свой палец у меня перед лицом.
— Ты понимаешь, что я тебе втолковываю? — спросил он наконец.
— Она тебе не позволит себя завалить, — ответил я, и каждое слово было пропитано ядовитой желтой желчью.
Билл глубоко вздохнул и прикусил губу.
— Да она этого вовсе и не хочет, ты, засранец. А хочет она… — тут его палец внезапно ткнулся мне прямо под грудную кость, — тебя! Тебя она хочет. Понятно?
— Ничего подобного! Не хочет! — Я слышал, как мой голос срывается на крик. — Она меня избегает, как прокаженного! Я уже вполне могу ходить с гребаным колокольчиком, как беглец из лепрозория! А вот ты — она все время липнет к тебе, не так ли?
— Да, а знаешь, о чем она все время со мной разговаривает? Каждый божий день? О тебе. Хренов Пэтч то, хренов Пэтч сё — и дальше в том же духе. И я даже рад, что ты стал такой бедненький и несчастненький, поскольку сам превратился в такого, как ты. А Анна, прекрасная Анна, еще более несчастна, чем мы оба, вместе взятые! Да я с ума схожу, Пэтч! А моя жизнь… Я живу словно под огромной черной тучей, которая вытягивает из меня все соки, и так день за днем. И наполняет вместо них горестями и печалями.
