Александр Мазин - Княжья Русь
– Ну коли так, – сказал примиренно Семирад, – то и забудем. Обиды за отказ я не держу.
«Еще б ты обиду держал!» – подумала Сладислава. Но вслух сказала другое:
– Слыхала я: в Палатине рыбьим зубом интересуются. Могу предложить пудов сто. Поспособствуешь? Доставка твоя, прибыль пополам…
Когда обходительный боярин ушел, Сладислава вновь кликнула к себе Лучинку.
Оглядела внимательно, строго, потом спросила, не лукавя:
– Хочешь за Богуслава?
Лучинка молчала. Глаза – в пол. Только щеки заалели.
– Знаю, что хочешь, – негромко произнесла боярыня. – Но есть тому препятствие…
Повисла тишина.
Лучинка не выдержала первой.
– Да что ж я, не понимаю? – пробормотала она. – Кто он, а кто я… Сыну вашему княжна надобна. С приданым, чтоб в шелках ходила, а не в этом… – Лучинка тронула льняной подол сарафана. – Славушка меня от смерти спас, от участи лютой оборонил! – Подняла голову, глянула прямо: – Я ему хоть как служить готова. Хоть на ложе, хоть одежу стирать-прибирать! Лишь бы он сам… – Лучинка осеклась.
– Любишь его? – спросила Сладислава.
– Люблю, госпожа.
– Сильно ли любишь? Умереть за него готова?
– Ой! – Лучинка прижала руки к груди: – Какая беда с ним?
– Я тебя спросила!
– Умру, госпожа! – твердо ответила Лучинка. – Только вели!
– Хорошо, – кивнула Сладислава. Вытянула руку, поманила, звякнув золотом на запястье: – Подойди, дитя. Сядь сюда, – указала на скамеечку у своих ног. Потом взяла Лучинку за подбородок тонкими твердыми пальцами, заглянула в глаза:
– Богуслав – воин, – произнесла она негромко. – Судьба его – по Кромке ходить. Оступится – и нет его. Понимаешь это?
Лучинка качнула ресницами: понимаю.
– Богуслав – хороший воин. Очень хороший. Его убить непросто.
– Я знаю, – шепнула Лучинка. – Я видела.
– Но от случайной стрелы, от сулицы в спину, от злого удара, а паче того – от множества ворогов никакое умение не убережет, – продолжала Сладислава. – Только Бог от такой беды уберечь может… И верная, истинная любовь. Твоя любовь, Лучинка! Забудешь о нем хоть на малое время – и не вернется.
– Я не забываю, – прошептала Лучинка. – О нем только Мокошь и прошу… – осеклась испуганно, вспомнив, с кем говорит.
Ногти боярыни больно впились в Лучинкину кожу.
– Шелка – пустое, – произнесла Сладислава ледяным голосом. – И княжна – пустое. Княжен на земле словенской много. Княжна у сына моего Богуслава уже была. Едва бедой не обернулось! Хватит!
Лучинка не понимала, о чем говорит боярыня, но от голоса ее всё внутри сжалось в комок.
– Княжна… – Тонкие губы Сладиславы искривила насмешливая улыбка. – Коли я захочу – последнюю дворовую девку княжной сделаю. В моих жилах кровь кесарей, девочка! Но не вздумай об этом кому сказать… Даже Богуславу!
– Никому! – истово прошептала Лучинка. Она ничего не понимала, кроме того, что ей доверили страшную тайну. В словах боярыни она не усомнилась ни на миг.
– Но преграда счастью твоему все же есть. – Пальцы в драгоценных перстнях сжались еще больнее. – Женой моего сына никогда не станет погубившая душу язычница. Ты должна принять Веру Христову!
– Я приму! – не раздумывая, ответила Лучинка. Боярыня сказала: «женой»! Голова Лучинки закружилась от невозможного счастья, слезы потекли по щекам…
– Примешь, – подтвердила Сладислава. – И отречешься от своей бесовской Мокоши! Трижды отречешься, поняла?
Лучинка замерла… Креститься – это не страшно. Бог Христос – он не страшный. Страшны, бывает, те, кто ему служит. А поклониться еще одному богу – дело обычное. Но отречься от Мокоши… Это совсем другое. Это, это… Как солнце никогда не увидеть… Нет, как будто вовсе ослепнуть. Весь род Лучинки: мама, бабушка, прабабушка… Много-много поколений рождались и умирали в лоне доброй и щедрой богини. Служили ей, верили ей, опирались на ее силу… Остаться без оберегающей силы доброй богини – всё равно как голой в снегу в мороз посреди Дикого Поля.
Пальцы Сладиславы разжались, оставив на подбородке Лучинки два розовых пятнышка.
Все поняла боярыня.
– Иди, девушка, – глухим усталым голосом проговорила она. – Не бойся. Гнать тебя не стану. Не за что. Всё будет, как было. Иди.
Лучинка упала на колени, схватила вялую руку боярыни, прижалась губами к сухой, пахнущей травами коже… Мир пошатнулся. Сердце – птица в силке.
– Госпожа!
– Что тебе? – Боярыня силой отняла руку.
– Госпожа… Я…
Лишь на миг увиделось: она – жена Богуслава. Остроносый сафьяновый сапог в ее руках… Большие руки, поднимающие ее над землей… Дурманящий запах мужского могучего тела… Приникнуть всем телом, всей кожей, обнять, как обнимает Мать-Земля… Мокошь!
Лучинка вздрогнула, сглотнула комок, шепнула чуть слышно:
– Прости меня, Матушка…
И громче, охрипшим чужим голосом:
– Я согласна, госпожа. Я отрекусь.
* * *– Уверена? – спросил Сергей. – Ты уверена, что эта маленькая ворожея – подходящая партия для Богуслава? Может, поищем кого-нибудь…
– Кого-нибудь вроде Доброславы? – холодно осведомилась Сладислава.
– Чем плоха Доброслава?
– Всем хороша, – льда в голосе супруги Сергея стало впятеро больше.
– Сладушка! Ты что? – Сергей шагнул к жене, обнял, заглянул в глаза: – Что не так, моя хорошая?
– То, что не хочу я Славке такую жену, как Доброслава, – уже теплее проговорила боярыня, устраиваясь в объятиях мужа привычно и удобно, как лисичка в норке. – Хочу, чтоб у него было – как у нас с тобой. Плохо ему будет – нелюбимому с нелюбимой…
– А Артёму – хорошо?
– Артём – он другой. Он – в мою кровь пошел. Он – сильный. А Славка… Это только кажется, что ему всё нипочем. Он, конечно, большой и тоже сильный, но внутри – нежный и мягкий. Как ты!
– Это я-то – мягкий? – Сергей расхохотался, но тут же умолк, провел бугристой ладонью по гибкой податливой спинке жены, сжал круглую упругую ягодицу, поцеловал шейку, щекоча усами, шепнул в ушко:
– Пойдем-ка наверх, Сладушка. Я тебе покажу, кто тут – мягкий… – И, не дожидаясь согласия, подхватил и понес в горницу.
Сладислава не противилась. Она любила его не меньше, чем в день, когда они зачали Богуслава. И знала, что, пока они вместе, всё будет хорошо.
Глава 5
Вятское капище
Перемена участи
Богуслав глядел на собравшихся вокруг капища вятичей с головы трехсаженного идола. Судя по всему, это был Стрыбог. Стрыбог – от «стрый», «дядька». Впрочем, Стрыбогом его называли древляне и волыняне. У вятичей он мог носить и другое имя. В любом случае ему вряд ли нравилось, что какой-то чужак вскарабкался ему на макушку. Не нравилось это и толпам вятичей по ту сторону частокола.
