В тот день… - Вилар Симона

– Своего оплакивает, – произнес кто-то.

– Для такой, как она, все христиане свои.

А рядом кто-то сказал, что, мол, идти надо в реку, вон иные не испугались же.

И все продолжилось.

Дольму вскоре унесли от берега за частоколы ближайших усадеб Подола, так что подходившие со стороны новые градцы даже не ведали, что тут случилось, ибо по-прежнему играла музыка, пели священники, выходящие из воды крещеные в мокрых рубахах смеялись и обнимались, поздравляя один другого, хотя сами еще не совсем понимали с чем. Вокруг царило праздничное настроение, люди после омовения шли туда, где чашники князя угощали их сладким вином из ковшей, медовухой поили – тут кому что больше по душе.

– Каждый крещеный иди на пир к князю на широкий двор! – выкрикивали бирючи. – Князь Красно Солнышко всякому собрату по вере будет рад.

И опять плеск в воде, белые одежды, улыбающиеся лица.

Владимир перевел дыхание, поднял руки, приветствуя новообращенных. Иных и окликал по имени, кого узнал. Но осекся, когда увидел вернувшуюся к нему на помост Анну. Он и не ожидал, что у его райской птички может быть такое гневное, непримиримое выражение лица. На щеках ни кровинки, только темные глаза полыхают под сурово сведенными бровями. И голос тверд, как сталь булатная:

– Разберись в этом, муж мой. Сам дьявол тут намутил, чтобы не пустить славян к Богу! Пусть вызнают да накажут жестко и прилюдно того, кто был рукой дьявола.

Ну, дьявол, не дьявол, а кто-то из местных татей [38] уж точно. Об этом и думал Владимир, когда уже вечером, покинув шумное застолье, осмотрел острый шип, какой вынули из гортани Дольмы. Тяжелая игрушка, величиной с ладонь, острая, как жало, на одном конце, на другом округлая, чтобы легче ухватить. Метнуть такой… Не хуже броска ножа получится. А еще шип этот вполне в рукаве можно упрятать. Рубахи крестильные все с длинными рукавами, так что можно схоронить.

– И кто такие кует? – поинтересовался Владимир у Добрыни.

Был он от стола сытый, довольный, диадему давно снял, волосы растрепаны, и на лице румянец после выпитого. Однако голова работала ясно, потому сразу и задал правильный вопрос. Но только ответ на него…

– Да кто угодно, – развел руками Добрыня. – Такие из остатков болотной руды любой кузнец может выковать на продажу, чтобы добро не пропадало. А там и какой-нибудь покупатель сыщется – за такое не сильно дорого берут. Я уже послал людей и к кузнецу Вавиле, и к Гостеславу, и к хазарину Язиду. Мало, что ли, умельцев на Подоле! Делают порой такие цацки, чай, не кистень с шипами. Вещица вроде и не особо нужная, не всякий витязь позарится, а вот простой люд берет охотно. Все же какое-никакое оружие. И в умелой руке…

– Ну, подле Дольмы явно был умелец метать. И как думаешь, воткнули или метнули?

– Да разве поймешь? Там такая толпа была. Но кто на самого Дольму покусился, я постараюсь выяснить. Рядом с ним вроде только свои были. К тому же такой шип издали не бросишь, да еще в толпе мельтешащей. А вот то, что праздник нам едва не сорвали, плохо. Слышал, небось, что в толпе начали кричать? Дескать, сам Перун его поразил.

– Поймали тех крикунов?

Добрыня опустил голову. Под глазами усталые тени: это у князя пир горой на весь град, с кем только не чокался чашей и кого только не поздравлял, а Добрыня весь день улаживал все и выспрашивал.

– Любой ведь мог крикнуть со страху, – произнес он. – Людям втолковали, что теперь они под рукой Христа и старые боги им уже не в помощь. Однако привычное верование так просто не отпустит. И если бы не царица твоя, поразившая люд своей кручиной по убиенному, то еще неизвестно, что бы началось. Молодец она у тебя, княже.

Владимир откинул волосы с чела, взглянул на Добрыню как-то странно.

– Она-то молодец. Но и условие поставила. А желает царица, чтобы мы нашли того, кто убил христианина Дольму во время обряда.

Казалось, князь ожидал, что Добрыня удивится, начнет оправдываться да объяснять, что-де в таком столпотворении и неразберихе… Но тот молчал. Стоял, припав спиной к растянутой на стене волчьей шкуре, покусывал травинку и о чем-то размышлял. Владимир, глядя на него, добавил:

– Они все этого хотят – и Анна, и ее приспешники византийские. Говорят, что раз такое противостояние в Киеве творится, то им опасно оставлять тут порфирогениту. Она же… слова за целый день не молвила. С пира рано ушла, все молится перед образами.

– Она напугана, княже, – вынув изо рта изжеванную травинку, молвил Добрыня. – Она же сделала все, что могла, для этого крещения – сюда из самого Царьграда прибыла, с тобой обвенчалась, иконы привезла, мастеров, чтобы храмы строить, книги ученые для будущих христиан. А все, выходит, зря. Так что права твоя суложь [39] христианская: надо будет разобраться да выяснить, кто задумал такое злодеяние совершить в сей великий день, кто христианина Дольму жертвой избрал, едва не сорвав обряд. И как найдем такого – казним прилюдно. Чтобы наука была, чтобы никто более не посмел.

– Ты думаешь, что Дольму порешили для того, чтобы сорвать крещение?

– Ну, мало ли… Может, и так. А может, иначе все.

Добрыня вздохнул глубоко, потянулся всем телом. Потом шагнул к Владимиру, посмотрел в глаза.

– Все что угодно может быть, княже. Дольма ведь удачлив был, у такого враги всегда найдутся. Но нам обязательно надо найти злоумышленника, чтобы народ успокоить. Явного убийцу или того, кто скорее всего таким может выглядеть. И доказать его вину надо основательно, чтобы все о том узнали. А потом этого головника [40] надо выставить перед всем народом, разъяснить, что и как, да казнить прилюдно. Чтобы знали – всякий крещеный под особой защитой князя и мстить за убийство чада Христова он будет строго.

Они оба какое-то время молчали. Из-за дверей донеслись веселые голоса, смех, потом в створку постучали. Раздался зычный голос боярина Блуда:

– Княже, иди к нам! Там скоморохи такое вытворяют! Ты должен на это поглядеть.

Владимир резко открыл дверь, что-то негромко сказал Блуду, но, видимо, столь значимое, что тот перестал улыбаться, ушел.

– Блуд сегодня герой, – молвил, повернувшись, князь. – Там, куда он людей увлек, все гладко прошло, вот и гордится собой, веселится. Может, это его люди порешили Дольму? Ну, чтобы Блуд нынче гоголем расхаживал.

– Навряд ли, – покачал головой Добрыня. – Блуд рисковать зря не стал бы. Да и далеко он был, его люди при нем и все в стороне. А вокруг Дольмы кого только не было. Но чтобы такое убийство совершить, – Добрыня опять взял в руки тяжелый металлический шип – всю ладонь воеводы он занимал, – надо рядом находиться. Вот и следует начать расспросы, может, кто и видел что-либо.

– Это в такой-то толпе? Думаешь, до того людям было?

Но сам призадумался. А затем стал говорить о том, что со своего помоста успел углядеть. Владимир хорошо видел, как Дольма зашел в реку, а с ним братья его. Сбоку от купца его жена Мирина была. Кто-то толкал кресло с Вышебором… Там еще челядинцы были, много, человек восемь-десять. А следом и другие люди подтянулись. Дольма же, когда зашел, повернулся лицом к берегу, стал махать, подзывая остальных… Все вокруг плескались теплой речной водой, лес рук, как водоросли. Потом Дольму загородили от князя, он уже и не смотрел.

– Так, говоришь, вокруг в основном родичи и челядинцы купца соляного были? – уточнил Добрыня. – Это уже что-то. Ведь чтобы шип метнуть, да так метко угодить в самое горло, надо стоять где-то поблизости. Думаю, что и впрямь кто-то из своих метал, не из толпы. Ладно, разберемся, – сказал Добрыня и шагнул к выходу.

Но князь удержал его:

– Ты, что ли, со всем этим разбираться будешь, вуй [41]?

Добрыня медленно повернулся. Рот его кривился в усмешке.