Саша Суздаль - Евангелие от рыжего кота
Расставание с братьями опечалило госпитальеров, но они не смели отказать умирающему маршалу, так как для него та безделушка, которая находилась у сестры послушницы, вероятно, дорога по какой-то причине. Больше всего сержанта Гуго де Монтегю волновало то, что приказ маршала, несмотря на его категоричность, оставался не совсем ясным. Чтобы каким-либо образом разобраться в ситуации, он обратился к Раймонду де Торну, которого считал весьма умным, несмотря на его высокомерный вид. Впрочем, к своим братьям-госпитальерам он относился со снисходительной любовью и часто выручал деньгами, которые у него водились, добрым советом и, если требовалось, твердой рукой, умеющей держать меч.
— Скажи мне, брат Раймонд, как долго нам придётся охранять сестру-послушницу и кого следует опасаться? — произнёс сержант, внимательно всматриваясь в лицо Раймонда де Торна. Тот посмотрел долгим взглядом на Гуго де Монтегю и с философской покорностью сообщил, положив руку на плечо сержанта:
— Дорогой брат Гуго! Я думаю, что нам придётся об этом узнать намного раньше, чем мы будем готовы.
Слова Раймонда де Торна озадачили сержанта ещё больше, чем сказанное маршалом, поэтому он решил положиться на Бога, который вразумит его, когда нужно.
В отличие от своих братьев-госпитальеров, озабоченных грядущими судьбами, брат Дюдон де Компс, обременённый телом, жаждущим подкрепления, размышлял о том, где бы раздобыть пропитание, так как его запасы давно истощились. До Сидона, куда шёл кораблю, нужно ждать до следующего дня, а тонкий механизм организма брата Дюдона не выдержит столько времени. Надеяться на то, что команда корабля накормит пассажиров, не приходилось, так как обычно, столько народа не перевозилось, а чтобы обеспечить всех страждущих обычных запасов не хватит. Смирившись с тем, что во славу Бога ему придётся подвергнуть свою плоть испытанию, брат Дюдон склонил голову собираясь предаться очищающей молитве, как тут же учуял искушающий запах мяса. Обернувшись, брат Дюдон увидел Марию де Морель, сидящую возле борта прямо на палубе, посыпанной песком, и жующей ножку курицы. Увидев устремлённые на неё глаза брата Дюдона, он, смущаясь, начала оправдываться:
— Так забегалась, что даже не пообедала.
Глаза госпитальера так заглядывали в рот девушки, что она, догадавшись, протянула надкушенную ножку Дюдону и предложила: — Я вижу, ты, тоже, не успел.
Благородство требовало отказаться, но греховные руки сами потянулись и схватили предложенное, сразу засовывая ножку в рот. Изумлённая сестра-послушница увидела, что ножка, вместе с косточкой, вмиг оказалась проглоченной.
— Брат Дюдон, рядом с тобой девушкам сидеть опасно, так как ты можете съесть их, не заметив, — с сарказмом произнёс Раймонд де Торн, выбирая не загаженный последствиями качки песок и приседая рядом на внимательно осмотренную пядь палубы. С этими словами он вытащил из своей заплечной сумки платок, который предложил девушке. В нем оказались сушёные финики, и девушка хотела отказаться, но брат Раймонд отрицательно взмахнул головой.
— Девушкам полезно сладкое, — сказал он и подмигнул сержанту Гуго, — а нам достаточно куска лепёшки.
С этими словами он выудил из той же сумки лепёшку и разорвал на четыре части. Братья-госпитальеры принялись чинно жевать. Дюдон де Компс, проглотив свой кусок за мгновение, пожирал глазами последний кусок, который предназначался девушке. Мария, увидев его глаза, протянула кусок, смущённо ему сообщая: — Мне достаточно фиников.
— Ох, балуешь ты его, сестра Мария, — очень серьёзно сказал Раймонд де Торн, отчего девушка захихикала. Рыцарь Дюдон де Компс, проклиная себя, схватил кусок лепёшки, поглощая её, точно она последняя в его жизни.
***Хасан аль-Каин гнал своего коня, так как солнце клонило к вечеру, а до Тира ещё скакать и скакать. Дорога шла вдоль моря, что давало возможность наблюдать за судами, но знакомые контуры нефа ассасин не видел. Возможно, судно ушло вперёд, пока он замешкался в Акко, но Хасан надеялся, что его конь быстрее морского судна. С моря дул холодный ветер, остужая попытки солнца поджарить путника, хотя в одиннадцатый день месяца джумада аль-ауваля шестисот девятого года хиджры не казался жарким.
Движению сильно мешали отряды, посланные султаном, чтобы взять Тир. Хасан боялся, что войска захватят город раньше, чем туда придёт неф с монашкой в белом, которой маршал Матье де Клемон, возможно, отдал рубин. Вспоминая, Хасан потрогал цепочку на своей шее, которую он так ловко снял своей саблей с Матье де Клемона, и это малое приобретение немного потешило его гордость.
Когда солнце скрылось за горизонтом, Хасан аль-Каин свернул в сторону от дороги и стреножил коня, а потом, отвернувшись от моря, поискал киблу[18] и совершил вечерний магриб. Не дожидаясь иша[19], Хасан аль-Каин завернулся в свой плащ и сразу же заснул без снов, собираясь проснуться ещё до восхода солнца.
— Тебе следует поторопиться, не то камень улизнёт от тебя, — сказал на ухо мягкий голос и Хасан поднял голову. Над ним склонилась прекрасная девушка в просторных белых шелковых шароварах, оттеняющих на ветру её соблазнительные ноги, и в такой же белой кофточке, из которой рвались наружу упругие груди. Её лицо, окаймлённое вызывающими, ярко-красными кудрями до плеча, улыбалось, а губы остались соблазнительно полуоткрытыми. Хасан, хотел укорить женщину за неподобающий вид, но, застыл, чего-то ожидая, а затуманенный взгляд уставился на её грудь, соблазнительно нависшую на лицо.
— Когда ты получишь камень, Хасан, я приду к тебе, и мы отпразднуем вместе, — сообщила девушка, едва дотрагиваясь своими губами его губ, но тут, точно дунул холодный ветер и небо вокруг потемнело. Девушка тот час же исчезла, словно растворилась, а над Хасаном грозно стал бородатый старик с острым посохом, похожим на дротик. От его изнеможённого лица веяло упрямством аскета и решительностью поборника за веру.
— Ты тратишь драгоценное время на женщин? — с негодованием вопрошал старик, и Хасан, к своему удивлению, узнал в нём, а, вернее, почувствовал Хасан ибн Ас-Саббаха, так как никогда его не видел. Он не стал спорить со старцем, а привстал на колени, с почтением склоняя голову и слушая, что скажет его тезка, основатель ассасинов, умерший более ста пятидесяти лет назад. Он хотел прикоснуться рукой его сапогу с загнутыми носками, но ладонь схватила только песок.
— Принесёшь мне рубин, чтобы я обрёл свою плоть, — произнес старик и пошёл вперед, бросив через плечо:
— Следуй за мной!
Хасан поднялся и отправился за высоким и худым стариком, который медленно погружался в тёмный густой туман. Волны тёмной субстанции по бокам обретала знакомые формы, создавая ощущение, что это не туман, а люди, идущие в том же направлении, что и старец. Постепенно глаза привыкали к темноте, и Хасан стал различать суровые лица воинов, идущих рядом. Их взгляды, устремлённые вперёд, ничего не выражали, кроме какой-то решительности и правоты того, что они делают.
