Олеся Луконина - Чёрная маркиза
Но получилось так, что отплатил.
Дидье снова заскрипел зубами.
Идиот!
Он наконец всё вспомнил.
Вспомнил Жаклин.
Боже, она, такая хрупкая, дотащила его до спальни на втором этаже, а потом не смогла от него уйти. Ну как бы она смогла, если он, mon tabarnac, сперва, как грудной младенец, ревел ей в подол, а потом просто не выпустил её из объятий, зацеловав всё её маленькое тело с такой пронзительной нежностью, какой никогда не испытывал к Тиш.
Она была девственницей, Жаклин.
Её изумлённые, широко раскрытые изумрудные глаза. Острая грудь, напрягшаяся в его ладонях. Жар её узких бёдер. Слабые стоны боли, перешедшие наконец в стоны блаженства…
А потом он, выплакавшись и выплеснувшись, провалился в безмятежный сон.
Наутро её уже не было.
Она даже имени своего ему не назвала.
И он счёл всё происшедшее только сном, который вначале помнил лишь обрывками, а потом и вовсе забыл. Потому что вернулась Маркиза.
Да тебя утопить мало, Дидье Бланшар!
Он зачерпнул из-за борта пригоршню воды и вылил себе на голову под ошарашенным взглядом Лукаса.
Таким же взглядом встретила его Тиш, едва они поднялись на палубу «Маркизы».
— Что с тобой, Дидье? — встревожено спросила она, сдвинув брови.
— Ерунда. Patati-patata! — беззаботно откликнулся Дидье. Он отлично умел скрывать свои мысли и чувства, когда хотел этого. — Мадам Делорм передаёт тебе свою благодарность и… — Запнувшись, он тряхнул головой. — Неважно. Нам пора убираться отсюда, Маркиза. Где была «Сирена», там будет и «Разящий».
Он снова запнулся, наткнувшись на резкий, как удар ножа, потрясённый взгляд Морана.
* * *Через пару дней после встречи с «Сиреной» на море опустился туман — такой густой, что трудно было разглядеть даже собственную, вытянутую перед собой руку, и «Маркиза» была вынуждена бросить якорь.
— Здесь кто угодно может скрываться… — дрогнувшим голосом пробормотал Марк, стоя на мостике и испуганно таращась в туман.
— Русалка! Хочу русалку! — азартно выпалил Лукас и прыснул.
— Прабабушка-покойница, старая греховодница! — рявкнул Дидье. — Покаркайте у меня!
Или… «Разящий».
Моран едва не сказал это вслух и закашлялся.
Тиш ничего не сказала, только взглянула своими громадными глазами — прямо в душу Морану.
— Развеешь туман, Маркиза? — с надеждой спросил Дидье, поворачиваясь к ней.
— Попробую. Ступайте вниз, — едва разлепив губы, вымолвила она.
И запела.
Почти неслышная, песня эта будто толкала их в спины, когда они торопливо спускались на палубу.
У левого борта Лукас вдруг замер. Цеплявшийся за него Марк схватил Морана за руку, а тот вцепился в плечо Дидье. Так они и застыли, будто дети, увидевшие призрак.
Призрак скользил мимо них, чуть различимый в тумане, без единого звука, без скрипа снастей — огромный чёрный фрегат, ощетинившийся жерлами пушек.
Сейчас прозвенит корабельный колокол, раздастся топот ног и крики тревоги, ударит выстрел из аркебузы…
Но никто на борту таинственного судна не заметил «Чёрную Маркизу», тенью промелькнувшую рядом.
— Вниз! — прохрипел Дидье, едва чужой корабль исчез из виду. — Лукас, Марк, придумайте что-нибудь, надо быстрее удирать! Сейчас Маркиза развеет туман. Моран, ступай к пушкам!
— Это «Голландец»? — срывающимся шёпотом осведомился Марк.
— Черти в аду знают! — огрызнулся Дидье. — Шуруйте, nombril de Belzebuth!
Близнецы растворились в начинавшем редеть тумане, и Моран последовал их примеру.
Но отправился он отнюдь не к пушкам, а в свою каюту. А потом — к шлюпке на корме.
Он узнал бы фрегат, мимо которого они проскользнули, в любом, даже самом густом тумане.
Это был «Разящий».
Моран будто спал и проделывал всё во сне. Он схватил перо и лист бумаги, быстро нацарапав всего несколько слов: «Чтоб вы не думали, что я упал за борт», и оставил записку на своей постели.
Он именно упал… и падал всё ниже и ниже, навстречу своей гибели, но поделать с этим ничего не мог.
Его ждала сама судьба.
Эдвард Грир.
Маленькая шлюпка почти беззвучно опустилась на воду за кормой «Маркизы». Все механизмы близнецов во много раз облегчали жизнь моряку.
Моран спустился за борт по свисавшему вниз канату, а потом просто прыгнул в качнувшуюся лодку.
«Чёрная Маркиза» быстро удалялась от него — так быстро, что он различал только её силуэт. А потом и его не стало видно.
Нет, Грир нипочём их не найдёт. Но он, Моран, должен найти Грира.
Он так не научился пользоваться таинственным механизмом, встроенным близнецами в лодку. Он просто вставил вёсла в уключины и начал быстро, изо всех сил грести — к тому месту, где, по его расчётам, остался «Разящий».
Он кусал губы, пытаясь удержать слёзы, но они всё равно катились по щекам — горькие и солёные, как морская вода.
Наконец Моран утёр лицо локтем и прерывисто вздохнул, бросив вёсла.
Перед носом его шлюпки вздымался гордый корпус «Разящего».
«Рано или поздно он всё равно вернётся ко мне».
Как же сейчас будет злорадствовать Грир…
Моран стиснул зубы и на несколько мгновений низко опустил голову.
А потом встал, выпрямился в шлюпке во весь рост и закричал:
— Эй, на «Разящем»! Мне нужен ваш капитан!
* * *Грир не злорадствовал.
Он даже не усмехался своей обычной — пренебрежительной, волчьей — усмешкой.
Он взъярился так, что боцман и старпом, которые привели Морана к нему в каюту, сперва вжались в переборку, а потом поспешили немедля исчезнуть.
— Ты чёртов полоумный болван! — процедил наконец Грир, что было самым мягким из всей его тирады. — Маркиза бы заботилась о тебе, а со мной тебя просто вздёрнут!
Моран молча глядел на него, вдруг совершенно успокоившись. Он всё сделал правильно. Щемящая тоска по тому, что могло бы быть и сгинуло вместе с растворившейся в тумане «Чёрной Маркизой», навсегда останется с ним, но он должен был находиться именно здесь.
Рядом с капитаном «Разящего».
Приняв свою судьбу, какова бы она ни была.
— Вздёрнут-то с тобой, сам говоришь, — произнёс он сдавленным голосом, но очень буднично, а Грир осёкся на полуслове нового ругательства и вдруг захохотал. А потом, не переставая смеяться, сграбастал Морана в охапку так, что у него затрещали кости, и встряхнул — так, что у него лязгнули зубы.
— Точно, полоумный, — повторил он совсем тихо и заглянул Морану в глаза, больно ухватив его за волосы.
Глаза Грира были тёмными, страшными и затягивающими, как воронка водоворота.
А обветренные тёплые губы — неожиданно чуткими.
