Понсон дю Террайль - Женщина-дьявол
Напрасно Жак звал, кричал — никто не отзывался. Пошатываясь побрел он по улице. Наконец силы изменили ему, голова окончательно отяжелела, и он без чувств опустился прямо на мостовую, ухватился руками за тумбу и так заснул.
Проснулся он от резкого толчка: перед ним стоял отец корреджидор и звал к настоятелю. Пошатываясь вышел Жак из кельи и был принужден выслушать суровую отповедь настоятеля. Затем ему было приказано отправиться за сбором подаяний и постараться возместить убыток, нанесенный им накануне монастырской казне.
Жак влез на осла, целый день собирал подаяния, к вечеру вернулся, сдал собранное казначею и был опять отправлен в тюрьму, так как ему предстояло еще целый месяц отбывать это наказание.
Но Жак уже не протестовал и не сопротивлялся: он был во власти каких-то таинственных сил, бороться с которыми ему было не под силу. Он философски утолил голод куском грубого хлеба, жадно опорожнил кружку с водой и улегся на солому, чтобы забыться крепким сном.
Проснулся он оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Жак вскочил: он был на улице, а перед ним стоял полицейский, который с добродушной улыбкой сказал:
— Ну и мастер же вы спать на улице, господин Амори!
— Амори? — воскликнул монах и изумленно посмотрел — себя: он опять был в нарядном костюме Амори!
— Господи! — простодушно ответил полицейский. — Кажется, я не ошибаюсь и имею дело с господином Амори! Жак не выдержал и со слезами в голосе крикнул:
— Да что же это такое? Кто я, наконец: паж я или монах? В своем уме я или нет?
— Уж не знаю, — ответил полицейский, — в своем ли вы уме теперь, но что еще недавно были рехнувшись, так уж это так! Да, милый господин Амори, любовь до добра не доводит! Вы неосторожно влюбились в свою госпожу, прекрасную герцогиню
Монпансье, и эта любовь так повлияла на ваш мозг, что вы вдруг стали воображать себя монахом!
— Значит, я не монах? — спросил Жак.
— Господи! Да разве к тому растил сир де Понтерлье своего любимого Амори, чтобы сделать из него черноризца?
— Как это странно!..
— Чего тут странного? Мало ли, что в голову взбредет, раз человек не в своем уме?
— Но вот еще что я не могу понять: прошлой ночью я все-таки был в монастыре, потому что туда ко мне приходил Амедей.
— Ваш товарищ по службе у герцогини, паж?
— Да.
— Ну, так вам это приснилось! Господин Амедей уже две недели тому назад уехал в Нанси и вернется только сегодня или завтра.
Несчастный монах схватился за голову и пошатнулся. Полицейский бережно поддержал его под руку и сказал:
— Вам надо подкрепиться, господин Амори! Позвольте мне довести вас до ближайшего кабачка, где вы отдохнете от неудобно проведенной ночи.
Кабачок, о котором говорил полицейский, был в двух шагах от них. Там они застали четырех солдат — лотарингцев, игравших в кости.
— Ба! — воскликнул один из них. — Да ведь это — мессир Амори! — и он приветливо поклонился Жаку.
— Доброго здоровья, мессир Амори, — сказал другой. — А вы ловко вчера насвистались!
— Да вы-то почем знаете? — спросил Жак-Амори.
— Да ведь на моих глазах, чай, вы напились-то! Когда вы вчера уходили отсюда, то почти на ногах не держались!
— Но… это… непостижимо…
Когда Жак растерянно произносил эти слова, он подметил, как один из солдат подмигнул полицейскому и вполголоса сказал:
— Бедный парень! У него еще не все дома!
В этот момент послышался стук копыт, и к кабачку подъехал всадник. Это был паж Амедей; он был покрыт пылью и, по-видимому, возвращался из дальнего путешествия.
XI
Увидав Жака, Амедей, сейчас же подбежал к нему, ласково обнял и воскликнул:
— Здравствуй, милочка Амори! Сколько времени мы уже не виделись с тобою!
— Ничего не понимаю! — растерянно пробормотал монах. — Я готов биться о заклад, что прошлой ночью мы шли с тобою по
Парижу и что на мне опять была монашеская ряса! Неужели можно назвать сном то, что видишь и чувствуешь с такой яркостью?
— Друг мой, — грустно ответил Амедей, — сумасшествие не сон, к сожалению! От сна обыкновенно просыпаются, а от безумия редко! Но ты представляешь собою счастливое исключение, так как, насколько я вижу, начинаешь рассуждать довольно разумно.
— Значит, я был сумасшедшим?
— Еще бы!
— А сколько времени?
— Но… почти год! А что ты делаешь здесь в такую раннюю пору!
— Господи, да ведь мессир Амори провел ночь на улице в объятьях тумбы! — ответил за него полицейский.
— Бедный Амори! — пробормотал Амедей, — Вот до чего доводит любовь!
При этих словах Жак вздрогнул, и ему ярко представился пленительный образ белокурой женщины. Этот образ как-то осмысливал все бессмысленное, все фантасмагорическое в переживаниях несчастного монашка.
Амедей предложил Жаку-Амори позавтракать с ним, заказал еды и вина, пригласил к столу четырех солдат и полицейского, и все дружно принялись за дело. Конечно, они много пили. Но вино, в которое не подсыпано наркотиков, — сущий пустяк для доминиканца, а поэтому обильные возлияния не отяжелили головы Жака, а лишь сделали его более общительным и окончательно отогнали черные думы.
Между прочим, Жак-Амори захотел узнать какие-либо подробности относительно предмета своей страсти и навел на это разговор. Амедей охотно подхватил эту тему и, прищуривая глаза, сказал:
— Женщины сводят с ума лишь тех мужчин, которые не умеют заставить полюбить себя.
— То есть как это? — спросил Жак.
— Ведь ты — маленький дворянчик?
— Да.
— А герцогиня Монпансье — влиятельная принцесса?
— Увы! — вздохнул Амори-Жак.
— Иначе говоря, ты стоишь у подножия лестницы, тогда как она находится на самой верхней ступени ее.
— Ну-с?
— Ну-с, значит, ты не сумел подняться на несколько ступеней вверх, чтобы сблизить отделяющее вас расстояние!
Монах хотел спросить объяснений такому утверждению, но тут его внимание отвлек новый посетитель кабачка. Это был человек лет пятидесяти, лысый, пузатый, и обильно обливавшийся потом под кожаными доспехами. При виде его Жак невольно вскрикнул:
— Отец Антоний!
Действительно, в этом военном Жак узнал о. Антония, одного из монастырских сборщиков. Но четверо солдат, сидевших за столом, ровно как и полицейский, почтительно приподнялись и приветствовали вошедшего возгласом:
— Доброго здоровья, капитан!
— Капитан! — с отчаянием воскликнул Жак. — Разве вы стали теперь капитаном, отец Антоний? Толстяк улыбнулся и ответил:
— Но я уже давно состою капитаном, мой бедный Амори!
— Но ведь вы еще недавно были монахом!
— Бедный парень! — сказал полицейский, наклоняясь к уху Амедея, но стараясь тем не менее, чтобы монах расслышал его слова. — Он все еще не оправился и везде видит монахов!
