Явдат Ильясов - Месть Анахиты
Умолкли. Даже хозяин харчевни, возившийся с горшками, притих, навострив уши.
— У вас… не так? — хрипло спросил Корнелий.
— Не так. Мы живем в свободных общинах. Пусть попробует царь или кто тронуть нашу родовую землю… рога обломаем.
Тишина в харчевне сделалась вовсе жуткой. Лишь где-то на кухне о чем-то нудно бубнил старушечий голос. Бледный Секст кивнул куда-то через плечо:
— Видал… Тарпейскую скалу?
— Ну как же…
— Таких речистых, как ты, кидают с нее вниз головой. Если они — из свободных граждан. Болтунов из рабов просто вешают на перекладинах.
— Да-а, — похолодел болтун Буккон. Он будто в пропасть заглянул. — Основателей вашей столицы, Ромула и Рема, вскормила волчица — я завернул как-то в пещеру у Палатина, где это было; теперь в ней ночуют бродяги. Видно, с тех пор и повелись в Риме волчьи законы. «Хомохомиии люпус эст». Не так ли? «Человек человеку — волк»…
Он говорил на латинском не хуже, чем «хомо романус», коренной римский житель Корнелий, — но звук «х» в слове «хомо» произносил рвуще, гортанно, что и выдавало его азиатское происхождение.
— Ничего, — кивнул сам себе дурень Макк. — Пока оно со мной, я не пропаду. — Он взял правую руку в левую, трижды провел большим пальцем по золотому кольцу с алым камнем.
Из кольца полыхнул странный свет, от которого Корнелию стало нехорошо, неуютно в харчевне.
* * *
— Как угодно будет господину! Ты бог, я червь…
Если закрыть глаза и поднести ко лбу, не прикасаясь к нему, острие ножа, кожа в этом месте как бы сжимается и, ощущая смертельную близость железа, начинает дергаться.
Гнусное состояние! В детстве Марк Лициний Красс, по природной склонности к риску, желая испытать свою чувствительность, не раз проделывал это над собой.
Хотя ему и говорили: «Не играй с ножом — опасно».
Не уберешь руку с ножом — незримое излучение железа проникает сквозь кожу лба и лобную кость в самый мозг, и теперь уже мозг начинает сжиматься, дергаться.
Именно такое ощущение, тревожно-тягостное, невыносимое, у него возникло в данный миг, когда Мормог вскинул к лицу хозяина два стальных острия серых глаз. Холод и ясность в них. Ясность и тайна. И Красс, известный тем, что никогда ни перед кем не опускал упрямых глаз, сейчас опустил их…
«У меня много тысяч рабов, — подумал он с ненавистью. — Один мой вид приводит всех в ужас! Один мой взгляд способен сломить самых буйных и непокорных. Дрожа, приникают они к земле и в страхе ждут, как я решу их участь. Почему же этот?..»
…Мормог, обойдя пять-шесть харчевен, как обычно, неся под мышкой трехногий столик, вернулся к вечеру домой.
«Домой»?
В отличие от шатких трех- и четырехэтажных строений для сдачи внаем, которыми Красс утыкал чуть ли не весь благодатный Рим, — они часто рушились, погребая под обломками несчастных обитателей, — свой дом он возвел на свой вкус — из тяжелых тесаных камней. Как бастион крепостной. Или, точнее, как товарный склад. И еще точнее — как тюрьму для рабов…
Удачный день! Сырость — беда для полевых мышей, для проворных ужей она благо. Она загнала в харчевни, к теплу и свету, много народу, и Мормог неплохо заработал.
Деньги следует сдать домоправителю.
Домоправитель Леон — тоже раб, но старший над всеми. Его захватили еще мальчишкой на киликийском разбойничьем судне. Смышленый юный пират сумел угодить Крассу. Расчетливый, дельный патриций понравился пирату. Они поладили.
Несмотря на звучное, гордое имя, домоправитель похож не на льва, а скорей на гиену. Если и есть в этом доме пугало, то, конечно, вовсе не Мормог. У Леона странное лицо: правая часть почему-то короче левой. Залысина слева — гораздо выше, чем справа, угол подбородка — гораздо ниже. Левая бровь нелепо вздернута, правая где-то угасла. Положение левого глаза не совпадает с положением правого, левый конец тонкого рта, потерявшись в излишнем пространстве, криво съехал в неопределенность.
И бедный нос, длинный, мясистый, не зная, как ему приноровиться к двум неравным половинам лица, сперва нерешительно изогнулся вправо, затем уныло — влево.
Будто голову Леона, лепя из глины, уронили сырой на землю, она шмякнулась правым выступом подбородка, коряво уплотнилась с этой стороны и обреченно вытянулась с другой. Именно левую сторону лица, более благополучную, и выставляет Леон, когда говорит с кем-нибудь, оттого он всегда смотрит искоса и, при грубой своей худощавости, кажется хитрым и злым.
Зато оба уха у него совершенно одинаковы: величиной с ладонь, заостренные кверху и чуть назад, они плотно прижаты к черепу.
Он и впрямь хитрый и злой. Подлецами бывают и люди со скульптурно правильными лицами. Но в данном случае внешний облик точно соответствует душевному складу.
…Леон потянулся, погладил тощую грудь в густых завитках черных волос.
Он еще вчера вернулся из поездки по сельским владениям Красса. Но до сих пор будто сладко дремлет в повозке, и его все несет и несет в голубую даль. Хозяин милостив с ним. Сейчас, за обедом, соизволил своей державной рукой налить ему полный кубок вина. И повел доверительный разговор, что делать, чего не делать в его отсутствие. Пообещал, возвратившись, отпустить на свободу.
Пхе! Старый пират сам знает, что делать, чего не делать. Красс, при всей своей знаменитой расчетливости, просто дурак. Если б ему сказали…
Но кто скажет?
О Гермес! Леон осторожно глянул в темный угол каморки.
Там, в земле, под каменной плитой… Ого! Там есть кое-что, под плитой. Он давно бы мог купить себе свободу.
Леон с туманной улыбкой представил богатые виллы Красса, разбросанные по всей Италии, в плодороднейших областях. Куда как домоправитель часто выезжал за провизией.
Не извивы белых дорог, вползающих на холмы средь виноградников: на них тряско и скучно. И не красу лесистых гор: в горах опасно, там прячутся беглые рабы.
И не поля, готовые к пахоте. Это все — «поэзия», как говорит хозяин.
Он с удовольствием вспоминал хлевы, птичники, склады с пшеницей, бобами, окороками. Огромные бочки из обожженной глины, врытые в землю и наполненные вином и оливковым маслом…
Откуда же началось неимоверное богатство Красса? Леон тоже знал откуда. Будучи смолоду в Испании, Красс, например, ограбил начисто город Малагу.
… Но с особенным удовольствием вспоминает Леон управляющих — виликов… Правда, не всех. Он злорадно усмехнулся. Вилики — разный народ.
Есть вилик озлобленный. Вчерашний раб, он весь в рубцах и шрамах, как солдат-ветеран. У него сломаны зубы. У него вышиблен глаз. У него оторвано ухо. Заполучит власть — и, ошалев, зверски истязает себе подобных. А как же? Сказано: «Нет злее битой собаки». Он ненавидит всех. Все ненавидят его. Что с него возьмешь? Пользу от такого придурка видит лишь хозяин, которому он поневоле предан.
