Валерий Елманов - Царская невеста
Признаться, в тот момент я слегка пожалел лишь об одном – зря так усердно надрывался на тренировках. Это ж уму непостижимо, сколько мне довелось нахватать синяков, шишек и ссадин, и, оказывается, все впустую. Нет, ратная наука – она всегда пригодится, но то же самое я мог получить и в более спокойной обстановке, то есть заплатив гораздо меньшую цену. Впрочем, мысль мелькнула и тут же пропала, бесследно растаяв как маленькое облачко от яркого солнца радостного возбуждения, охватившего меня.
Но все оказалось значительно хуже. Такое не могло мне присниться даже в самом страшном сне. То, что Долгорукий приурочил эту встречу со мной именно ко дню приезда в Москву царя, вовсе не случайно, я понял чуть ли не сразу, в первые же минуты откровенной беседы, едва Андрей Тимофеевич вывалил свои козыри. Да какие козыри!
Не прост был мой будущий тесть, ох и не прост. Это в карточной игре джокер бывает один-единственный, а в жизни… У Долгорукого их оказалось, как тузов, – аж четыре штуки, а самый главный из них – мое собственное оружие, то есть обвинение в отравлении Марфы Собакиной, причем организованном при моем непосредственном участии.
Дескать, есть у него видоки, которые могут показать и то, что я попросту притворился умирающим, дабы под благовидным предлогом попасть в дом к ведьме, и то, как я уговаривал старую Лушку продать ядовитые корешки. Как мне удалось подсунуть их Марфе и через кого – тут да, тут он не знает. Но в качестве доказательства можно ведь их и поискать на подворье Воротынского, да не просто поискать, а с умом.
Последнее слово Андрей Тимофеевич произнес с особым смыслом, и я это тоже понял как надо. Найдет он их. Обязательно найдет. Видать, есть у него человечек среди дворни Воротынского. Хороший человечек. Верный. Преданный. Но главное – готовый на все.
– Тогда-то уж всем ясней ясного станет, почто князь Михайла Иванович держал тебя тайно, а царю-батюшке о том ни гугу. Вестимо, коль фрязин для таких надобностей нужон, то и сказывать о нем никому не след, – мстительно скрипел он.
Я тоже не молчал. Только он скрипел голосом, а я – зубами. От бессилия. Противопоставить что-либо его словам мне и впрямь было нечего.
– Так вот к кому Светозара ушла – к тебе, – произнес я медленно, пытаясь хоть как-то смягчить удар и взять тайм-аут на раздумье, пока он, опешив, станет гадать, откуда я прознал про нее.
Наивный! Нашел с кем тягаться! Моя слабенькая атака не то что не ослабила позиций Долгорукого, но и вовсе прошла впустую.
– Верно домыслил, – нимало не смущаясь, подтвердил он. – Она и станет одним из видоков. С бабы на Руси спрос невелик, но тут дело особое, государево, потому и ее словеса тож в расчетец примут. А девка на тебя дюже зла и сказывать станет с охоткой. Мол, улестил ты ее, когда бабка Лушка заупрямилась, обещал, что женишься на ней, даже серьги подарил. Ну а опосля, когда слово не сдержал и даже подарок отобрал, она и решилась всю правду вывалить.
– Подноготную? – криво ухмыльнулся я, пристально глядя на Долгорукого.
– Сказываю же: больно зла она на тебя, – равнодушно пожал плечами тот. – На все согласная, потому как в обиде большой. Тут вам всем достанется – и тебе, и Михайле Ивановичу. Потому и вопрошаю: согласен ли ты смолчать, покамест я добрый? А Воротынскому покаешься, что, мол, бес попутал. Я же князю поведаю, что тебя простил, снисходя к заслугам твоим ратным.
Если судить трезво – может, и надо было соглашаться. Не знаю, как бы я поступил, загнанный в угол его железной и почти непрошибаемой логикой, если бы не последние фразы. Получается, что я останусь в глазах Воротынского вором?!
Переборщил Долгорукий, явно переборщил. Конечно, я мог согласиться, а в утешение себе сказать, что главное – быть, а не казаться. Я и в самом деле так считаю.
Но тут напрашивается вопрос: «А в чьих глазах?» Если толпы, то оно и впрямь, черт с ней. Плевать мне на нее и на сплетни, которые ходят за моей спиной. Но мы с князем столько всего перенесли плечом к плечу, что стоило мне лишь представить его презрительный взгляд, как я взбесился.
Внутренне, конечно. Что со старика возьмешь? В морду не дашь, хотя кулаки и сжимались – еле сдерживался, а высказать все, что я думаю, тоже бесполезно. К тому же ничто так не услаждает слух, как бессильные ругательства поверженного врага. То есть они ему были бы только в радость.
Так что внешне я оставался спокоен. Почти. Во всяком случае, мне так казалось. Внутренне же… Цунами в груди, девятый вал под ногами – и впрямь еле равновесие удерживал, а в голове – вулкан, бесцельно плюющийся лавой ярости. Хотя стоп. Не бесцельно. Бешенство мне эту мыслишку и подкинуло.
– А ты не мыслишь, что я от великой любви к тебе на той же дыбе покажу на тебя самого? – ледяным тоном осведомился я.
– Не поверят, – после некоторого раздумья мотнул головой Андрей Тимофеевич. – Враз догадаются, что оговор со злобы. К чему бы мне тогда на тебя донос учинять?
– А к тому, что ты обещал мне уплатить за это страшное дело десять тысяч рублевиков, а уплатил лишь треть, – столь же холодно пояснил я. – Не смог больше найти. Я требовать их начал. Поначалу ты отсрочки просил, а потом мне ждать надоело, и я сказал тебе: «Либо деньгу на стол, либо…» Вот ты и решил меня упредить. Как тебе такой сказ?
– Не посмеешь, – хрипло выдохнул Долгорукий.
Но по глазам было видно – такого расклада он не ожидал.
– С чего бы вдруг? – пожал плечами я. – Ты – оговор, и я в ответ. Да еще добавлю кое-чего. Думаешь, я не знаю, от кого мать несчастной девушки зелье это получила? Ведьму твои люди спалили – тут и впрямь концов не сыскать, а вот там, если подумать, не все ниточки, что к тебе ведут, обрезаны.
Я бил наугад. Единственное, что мне довелось вызнать у Михайлы Ивановича, так это то, что мать Марфы, уже после того, как царь выбрал ее дочь в свои невесты, передала ей некое зелье для чадородия. Остальное я додумал на ходу. Судя по тому, как покраснело лицо Долгорукого, бил я хоть и вслепую, но угодил в самое яблочко.
– Или ты решил, что я дряхлость твою стариковскую поберегу? Так мне на нее тьфу и растереть, – наседал я на князя, а для наглядности даже показал: и плюнул смачно под стол, и пошаркал там сапогом.
Получилось очень выразительно. И оскорбительно.
– Все одно – не поверят иноземцу. Наш род – исконный, древний. Мы от святого князя Михайлы Черниговского корень тянем, а ты – фрязин. Как ни тужься – не выйдет у тебя сковырнуть нас с тех высей, – выдавил он.
Голос уже не на скрип – на скрежет похожим стал. Не иначе как достал я его, а вывести противника из себя – залог победы. Это в бою ярость полезна, да и то до определенного предела, а в споре…
