Владимир Пистоленко - Крылья беркута
— Эти ваши слова мне даже довольно знакомые, — прервал Стрюкова Семен. — А вот вы, Иван Никитич, новую такую песню слыхали, «Интернационал» называется? Эта самая песня — для народа, который обижен мироедами и другой сволочью. И в ней яснее ясного рассказано, как быть нашему брату и что дальше делать. Прежде всего там говорится, чтоб поднимался весь мир голодных и рабов. Это вам — раз! Затем дается наказ разрушить до основания весь старый мир и вместо него построить новый. Шуточки? И уже при такой жизни все, кто был ничем, тот станет всем. Вот какая она, эта песня. А про самого Ленина вы что-нибудь слышали, господин Стрюков?
— Да как сказать, — неохотно протянул Стрюков. — Слухи, конечно, ходят, только разные.
— Разные слухи враги революции распускают! — решительно оборвал Стрюкова Семен. — А на самом деле Ленин и поднял людей, чтоб новый мир построить.
В ответ на эти слова Иван Никитич резко хохотнул.
Наде показалось, что смех его был неестественным.
— Как же понимать твои рассуждения о новом мире? Какой он должен быть? Вот сейчас, допустим, батрачит у меня Василий — есть такой немудрый парень. Ну, а при новом-то мире как все должно обернуться? Василий станет хозяином, а я, Стрюков, наймусь к нему в конюха? Так?
Уловив в словах Стрюкова насмешку, Семен побледнел. Гневно сверкнув глазами, не сказав больше ни слова, он поднялся и стал прощаться. Подал руку бабушке Анне, затем Наде, а на Стрюкова даже не глянул. Уже от порога, полуобернувшись, сказал:
— Какая тогда жизнь будет, я, конечно, сказать точно не могу, но одно знаю: на чужой беде паразиты не будут наживаться. И чужие избы палить не станут из-за своей корысти. А кто осмелится — к стенке!.. В распыл!
У Стрюкова глаза на лоб полезли, но он промолчал, будто эти слова его не касаются.
Надя проводила Семена до ворот. Еще раз пожав ей руку, он сказал, что через день-другой, если выдастся подходящий случай, опять забежит. Но на следующее утро город захватил белоказачий атаман Бутов, красногвардейцы отошли за реку Урал, на Ситцевую деревню, и вот уже две недели с утра до вечера идут бои.
Чего-чего только не насмотрелась Надя за эти недели! Стрюков просто озверел, и добрых слов у него будто не осталось, все упрекал: с Маликовым, мол, собираетесь новый мир строить, так я вам памятку-зарубку на всю жизнь оставлю! И пригрозил: если хоть краем уха прослышит, что Надя встречается с Семеном, то он такое сделает, что на нее весь город будет пальцами показывать. Не нужны ему в доме ни родственники, ни работники, которые с его врагами водятся да о его погибели сговариваются...
Когда человек в ночной тиши беседует сам с собой, в голову приходят разные думы и чего только не оживит память! Вот и сейчас перед Надей прошла почти вся ее жизнь. Не день за днем, а так, какие-то отрывки. Памяти не прикажешь: что подает, то и бери...
Но как быть дальше? И посоветоваться не с кем. Интересно, что сказал бы Семен?
Надя грустно улыбнулась, заранее зная, какой услышала бы ответ. Семен не стал бы долго задумываться... Эх, Семен, Семен Маликов, где он сейчас и что с ним?
Глава седьмаяНе успел Стрюков уснуть, как в дверь со двора постучали. По стуку Стрюков узнал — опять ломится Василий. Что-нибудь неотложное? Дураку наказано зря не булгачить, не осмелится стучать без крайней необходимости. Не мог же он забыть выговора, который сделан ему за приказчика Коняхина.
Пока Стрюков размышлял, в соседней комнате послышались торопливые шаги, затем осторожный стук.
— Кто там? — строго спросил Стрюков, нащупав под подушкой холодную ручку револьвера.
— Иван Никитич, — захлебывающимся голосом завопил Василий. — Ирина Ивановна приехали!..
— Чего?! — веря и не веря, каким-то чужим, утробным голосом спросил Стрюков.
— Приехали! Вот хрест свят! — Василий гак радостно бушевал, будто не к хозяину приехала дочка, а вроде бы он сам нежданно-негаданно клад нашел.
Вне себя от радости, Стрюков соскочил с постели, дрожащими руками стал чиркать спичками, а они, как назло, все ломались. Наконец свеча зажжена. Иван Никитич кинулся к одежде. Застегивая на ходу пиджак, он выскочил в гостиную и чуть не сшиб с ног Василия.
— Где? Где она?
— Там еще. Во дворе! — лицо Василия расплылось в улыбке. — История-то какая вышла! Они стучат, а я не пускаю, не велено, мол.
— Ну и балда же ты...
— Прямая балда. Это вы точно, — охотно согласился Василий.
В гостиную вбежала Анна.
— Приехала! А мы-то и не ждали и думать не думали. Огонь можно вздуть? Радость-то какая!
— Жги! Не жалей! Ничего не жалей! — крикнул Стрюков и, опередив Василия, выскочил из комнаты.
Бабушка Анна по привычке кинулась к выключателю, щелкнула и раз и другой, но, вспомнив, что уже несколько дней нет света, принялась зажигать лампу-«молнию». Затем подалась к себе, посветила над Надиным изголовьем.
— Не спишь? Вставай, Ирина приехала.
Надя ничего не ответила.
— Вставай, Надюшка, позвать могут, да и самой нехорошо, человек столько времени дома не был... Приветить должно как следует.
Надя поднялась, стала одеваться.
— Батюшки, — ужаснулась Анна, — лицо-то какое заплаканное, опухло все. Скорее умой, а то увидит Ирина Ивановна...
— А, пускай видит.
— Так неловко же! Да и не стоит свои слезы чужим людям казать.
— Мне все равно. Без нее было горько, и с ней не станет лучше. Плеснула бы керосина — и спичку...
— Окстись ты, головушка бесшабашная! — запричитала Анна. — Ну, а как, не дай бог, услышат? Собирайся живей, а я побегу.
Анна вбежала в прихожую в тот момент, когда туда входили Стрюков, Ирина и незнакомый военный в серой солдатской шинели и шапке. За ними, держась на почтительном расстоянии, Василий нес чемоданы и вещевой мешок.
— Цветочек ты мой лазоревый, ждали мы, заждались и ждать устали, — запричитала бабушка Анна и кинулась обнимать гостью.
На губах Ирины появилось подобие улыбки.
— Жива, старая?
— Все бог терпит. Топчусь, пока ноги носят...
Не дослушав, Ирина обратилась к отцу:
— Папа, знакомься, поручик Обручев, — кивком она указала на человека в шинели. — Григорию Ивановичу негде остановиться, и я пригласила его к нам.
— Так о чем же речь! — с готовностью воскликнул Стрюков и широко раскрылил руки, словно намереваясь в порыве радости заключить гостя в свои могучие объятия. — Милости просим! Оставайтесь у нас, хорошим людям всегда рады. И места хватит. Анна, иди-ка наверх, комнату отопри. Ту, угловую.
И приготовь, чтоб там было все как следует.
— Благодарю вас. — Обручев чуть заметно поклонился и по-военному прищелкнул каблуками.
