Александр Дюма - Эдуард III
Эдуард выпускает хартию, в которой, в отличие от Людовика Сварливого, запретившего торговать с четырьмя перечисленными нами выше великими народами, объявляет о своей величайшей заинтересованности во всех торговых людях — немцах, французах, испанцах, португальцах, ломбардцах, тосканцах, провансальцах, фламандцах и прочих. Защищенность, правосудие, верные весы и точные меры — эти четыре стража торговли стоят у врат Англии. Дела иностранцев в тех случаях, когда они вынуждены обращаться к защите закона, рассматриваются судом, одну половину которого составляют судьи-англичане, а другую — судьи из соответствующей страны.
И несмотря на это, мы отмечаем, что в начале своего царствования Эдуард III изъявляет покорность Филиппу; правда, реванша он будет ждать недолго и первые зубы, что Прорежутся у молодого леопарда, нанесут Франции страшные раны.
В начале своего правления Филипп предстает великим королем, и вполне можно было поверить, что найденный король составит счастье Франции. Он разбивает фламандцев при Касселе, возвращает графу Фландрскому его владения, и те попадают в зависимость от Филиппа. Эдуард приносит ему дань уважения. Один из двоюродных братьев Филиппа владеет короной Неаполя, другой восседает на троне Венгрии. Филипп покровительствует королю Шотландии. Иоанн Богемский, кого мы увидим в битве при Креси, утверждает, что Париж — мировая столица рыцарства.
Но все эти упования оказались лишь мечтами. В 1336 году Филипп умудрился поссориться со всеми: с сеньорами из-за изгнания Робера Артуа; с купцами — из-за введенных им налогов; с императором — из-за войны булл (Филипп заставлял римского папу вести ее); с папой — из-за рабского положения, в которое Филипп его поставил; наконец, со всеми христианами — из-за выдвинутого им условия взимать десятину на крестовый поход.
В «Графине Солсбери» мы уже видели, каковы были последствия того незавидного положения, в каком оказался Филипп. Но еще большая опасность грозила ему потому, что, как мы помним, в обмен на свое освобождение Оливье де Клисон и Годфруа д’Аркур дали письменное, скрепленное их печатями обещание помогать королю Англии в его походе на Францию, ибо, как мы опять-таки знаем, Эдуард III еще не узрел колоколен Сен-Дени, а следовательно, не исполнил своего обета.
Вот почему Эдуард доверил Солсбери печати двух французских пленников, и тот, в ожидании приказов своего короля, удалился в замок Уорк.
Мы знаем, в какой глубокой печали он нашел графиню.
III
Свидание графа с женой длилось долго. Никому не известно, что происходило во время этой встречи. Мы лишь можем сказать одно: вышедший из комнаты Аликс граф был столь бледен, что больше походил на привидение, чем на человека.
Он снова спустился во двор, приказал переседлать своего коня и, не сказав ни слова, даже не отдохнув и не перекусив, сел в седло и покинул замок.
Удар, обрушившийся на графа, был суров.
После многих лет его безупречной службы королю предательство Эдуарда было гнусной подлостью; после той любви, которую он испытывал к Аликс, раскрытие ее невольного бесчестия было страшным горем. Поверить, что его жена по своей воле уступила королю, граф не мог, ведь вместо того чтобы носить траур по потерянной чести, она могла бы прятать свой позор за улыбками и цветами. Значит, Аликс пала, как в древности Лукреция, уступив хитрости и силе, но к супругу вернулась чистой сердцем и помыслами. Однако Солсбери, человек честный, рыцарь пылкий, был не из тех людей, что убаюкивают подобными отговорками свою честь. Король обманул его в том, что Солсбери любил больше всего на свете; поэтому надлежало, нанести удар по самому дорогому, что было у Эдуарда, и в сердце графа клокотала месть, тем более грозная, что она не могла осуществиться сейчас.
Если бы в эти минуты кто-либо встретил Солсбери, он не узнал бы его. Граф медленно спускался с холма, терзаясь в душе тем, что сбылись страхи, мучившие его, когда он поднимался по склону к замку и, подобно Лоту, бегущему из горящего Содома, не смел оглянуться назад. Солнце садилось за горизонт, опускался вечер, и бледный Солсбери, чье лицо время от времени выхватывал из темноты последний луч заката, напоминал фантастического рыцаря из немецких баллад, какого-нибудь Вильгельма, ищущего свою Ленору.
Изредка попадался на пути крестьянин; в испуге он останавливался, завидев этого мрачного путника, кланялся ему, когда тот оказывался перед ним, и осенял себя крестным знамением, когда тот проезжал дальше.
Страдания, подобные тем мукам, какие переживал Солсбери, кладут свой знак на чело того, кто их претерпевает, и в глазах толпы делают его предметом восхищения, когда он смиряется, и предметом ужаса, когда он не покоряется.
Но граф был отнюдь не намерен мириться с тем, что с ним случилось. Мы уже видели, как сильно он любил прекрасную Аликс и с какой поспешностью исполнил обет, который дал в ее честь. Аликс была его единственной отрадой (не считая битв), его единственным упованием на возвращение. Находясь в плену во Франции, он верил в свое освобождение, ибо знал, что в Англии, не выходя из своего замка, Аликс молит Бога за него и Бог должен внять мольбам этого ангела. И вот это короткое блаженство, что было лишь залогом счастливого будущего, развеялось от одного вздоха развратного короля; пока Солсбери сражался за него, Эдуард подло украл честь его имени и покой его жизни. Когда все эти мысли вновь и вновь возникали в уме графа, он еще больше бледнел от позора и гнева, нетерпеливо хватаясь за рукоятку меча; к тому же ночной ветер бил ему в лицо, он озирался по сторонам, находя в природе ту тьму и одиночество, что жили в его сердце, и успокаивал себя: «Я отомщу позднее».
Так он добрался до одинокой хижины и, не будучи уверен, что ночью попадется ему другая, решил задержаться здесь, чтобы дать отдохнуть коню, ибо прекрасно понимал, что не будет у него ни покоя, ни сна до конца путешествия и исполнения данного им второго обета, который он, в страхе быть преданным еще раз, затаил в глубине души и даже не доверил ночному ветерку.
Солсбери спешился и постучал в шаткую дверь домишка, перед которым остановился.
Ему открыла старуха; удивленная, что к ней стучатся в такой поздний час, она отпрянула назад, увидев перед собой бледного мужчину, одетого в черное.
Граф попросил приютить его до утра и дать соломы коню.
Старуха оправилась от испуга и впустила нежданного гостя. Когда хозяйка увела коня в конюшню, граф подошел к чадящей лампе, едва освещавшей комнату (в основном свет шел от огня, что горел в очаге), и, достав из-за пазухи скрепленные печатями пергаменты, стал внимательно их рассматривать.
