Сэмюэл Шеллабарджер - Рыцарь короля
— Какие красивые! — воскликнула она, крутя головой и поворачивая зеркало то в одну, то в другую сторону, чтобы получше рассмотреть серьги.
— Как и та, которая их носит, дружок. Отлично подходят друг другу. Вот погоди, дай только молодому де ла Барру на них взглянуть!
Она вскинула голову:
— Как же, стану я ещё о нем думать! Он так важничает!
— Ну так и щелкни его по носу… Сбей с него спесь…
Блез натянул одну туфлю и замер на табурете, вертя другую в руках.
— А этот де Норвиль — красивый малый…
— Да. — Голос Рене прозвучал подчеркнуто спокойно.
Брат улыбнулся:
— Женат, наверное?
— Нет. Я слыхала, что он был женат на богатой наследнице родом из-под Фера, урожденной де Шаван. Но этой весной она умерла.
— Печально!
Рене пожала плечами:
— Он прекрасно это перенес. Говорят, он сейчас помолвлен с другой богатой наследницей, какой-то английской миледи.
— Черт возьми! — уставился на неё Блез. — Где же это он с нею познакомился? Ведь у нас война с Англией!
— Он был там этим летом.
Рене отстранила от себя зеркальце подальше и поправила на голове маленький рогатый чепчик. Вечно он сползает назад! Ни де Норвиль, ни его английская невеста в эту минуту её нисколько не интересовали.
— По делам герцога, — добавила она.
Блез промурлыкал несколько тактов модного мотивчика, натянул вторую туфлю и пошевелил пальцами — ноге было удобно под стеганым бархатом.
— А что это за встреча сегодня вечером? — как бы между прочим осведомился он.
Однако Рене исчерпала свою информацию. Уж если мадам де Лальер не поставили в известность о планах Бурбона, то её дочь знала ещё меньше.
— А-а, какие-то герцогские дела, — ответила она рассеянно. — Они же тебе сказали…
Блез пропел на мотив, который прежде мурлыкал без слов:
Любить тебя я буду, Покуда не забуду, Клянусь Гризельдою святой!
— Слушай, сестричка, до моего отъезда пришей-ка мне покрепче эти пуговицы на камзоле — они уже болтаются.
— Сделаю. Подожди, сейчас принесу иголку и нитки.
Она выпорхнула в коридор, который тянулся во всю длину здания вдоль спален второго этажа; но вскоре Блез услышал голос матери — мадам де Лальер дала девушке другое задание, более срочное, чем пришивание пуговиц. Он улыбнулся: сестрица вернется не скоро.
Потом улыбка угасла. Он взъерошил рукой волосы — это непроизвольное движение всегда свидетельствовало о его растерянности. Неспешно подошел к окну, выходящему на северную сторону, и постоял, разглядывая знакомый ландшафт: лоскутное одеяло крохотных полей, возделываемых крестьянами-издольщиками из деревни, за полями — пастбища и лес вдали… Пейзаж напоминал о детстве, однако думал Блез совсем о другом. Он ощущал какое-то странное, непонятное беспокойство. Он инстинктивно чувствовал: в его семье что-то скрывают от него, и это связано с таинственным вечерним собранием, которому почему-то помешает приезд маркиза. Отец странно тянул с репликой лишнюю секунду; голос матери звучал непривычно ласково и вкрадчиво. Что же касается де Норвиля… Эта его поездка в Англию… Дело герцога… Что за дело такое?
Всякий, кто, подобно Блезу, десятки раз слышал, как горячо обсуждаются причиненные Карлу Бурбонскому обиды, не удержался бы от догадок на этот счет.
Слабым местом заговора было то, что все хорошо знали, как тяжело переживает гордый Бурбон обрушившиеся на него несправедливости. Поэтому слухи о скором мятеже носились в воздухе; он становился почти неизбежным.
Все помнили, как герцога, успешно правившего Миланом, незаслуженно отозвали с поста, и Милан с той поры — и во многом именно по этой причине — был потерян для Франции. Большинство людей знало, что положенное Бурбону жалованье коннетабля постоянно задерживалось; что огромные средства, потраченные им на нужды короля, так и не были возмещены; что в прошлом году, во время пикардийской кампании, он был отстранен от командования авангардом и тем самым лишен освященной временем привилегии своего звания.
Однако самым большим унижением был искусственно организованный и несправедливый судебный процесс, затеянный против герцога матерью короля, Луизой Савойской, за которой стоял сам король; приговор лишал герцога всего наследного имущества Бурбонов и превращал его в ничто. Будучи тем, кем он был — великим полководцем и властителем, гордым, как Люцифер, — что же другое мог сделать герцог, как не взбунтоваться? Удивительно уже то, что он столь долго сносил многочисленные оскорбления.
Нет, вовсе не стоит большого труда понять, с каким поручением ездил де Норвиль в Англию.
Вот так размышлял Блез, прислонясь плечом к амбразуре окна и постепенно осознавая все яснее, что причина его беспокойства в личных сложностях, с которыми ему, возможно, придется столкнуться.
Как все французы, он был предан семье, впитав с молоком матери чувство рода. Пусть он был младшим сыном, которому суждено самому заботиться о себе, но он оставался де Лальером во всем, что может повлиять на судьбу его семейства. Вот что лежало на одной чаше весов.
А на другой лежала верность долгу и все, что связано с воинской службой в одной из королевских рот.
Не то чтобы Блез сознательно анализировал все это — нет, скорее просто чувствовал, — но за порывистостью и бесшабашностью, наиболее заметными чертами его характера, таилась способность к аналитическому мышлению, обычно дремавшая без надобности, но просыпавшаяся в критические минуты. Сейчас он невольно перемешал эти глубокие воды, ему стало неуютно, он отвернулся от окна и с рассеянным видом зашагал по комнате.
Потом его отсутствующий взгляд, скользнув по каким-то вещам де Норвиля, разбросанным на столике у кровати, задержался на одной из них. Присмотревшись, он обнаружил, что вещица, которая привлекла его внимание, — открытый кожаный футлярчик с миниатюрным портретом девушки внутри. Увлеченный захватывающим зрелищем, он вдруг забыл о своем недавнем беспокойстве.
Черт возьми, что за хорошенькая девчонка! Впрочем, нет, подумал он, скорее — поразительная. Красивые, четкие черты лица, но брови слишком прямые и крутые для совершенной красоты, а резко очерченный рот чересчур велик. Лицо, на первый взгляд, по-мальчишески открытое, привычное к свежему воздуху, однако модный маленький головной убор подчеркивает женственность.
А потом он разглядел её глаза — и уже не мог думать ни о чем другом. У них была необычная овальная форма. Он не мог уверенно сказать, какого они цвета, — серые или зеленоватые, но художник наделил их странной притягательной, магнетической силой, таинственной и неразгаданной. Блезу показалось, что они выражают противоречивые чувства — отважное веселье, за которым таится печаль.
