Николай Харин - ДАртаньян в Бастилии
— Нашел, ваше высокопреосвященство. Вот это место.
— Дайте сюда. — Кардинал принял из рук секретаря Шарпантье письмо шведского монарха-воителя, которому в последнее время часто писал, обещая оказать и материальную поддержку в его войне с Габсбургами, помимо моральной.
Его высокопреосвященство углубился в чтение.
— Любопытно, — бормотал он, пробегая глазами строки письма. — Очень похоже… лейб-медик… снадобье… боли в суставах… Проклятие!
Интуиция, верная помощница кардинала, подсказывала ему, что между коробочкой из дома на улице Медников, таинственным врачом Марии Медичи и покушением на шведского короля несомненно должна быть какая-то связь. Ришелье был человеком государственного ума, политиком и знал, что случайные совпадения в жизни вещь крайне редкая. Кроме того, он хорошо знал отцов-иезуитов.
Его высокопреосвященство криво усмехнулся:
— Разумеется, кому как не личному врачу легче всего спровадить на тот свет! Но со мной отцы-иезуиты промахнутся. Надо будет написать в Рим кое-что об их шалостях, благо мне известно о многих! Папа Урбан Восьмой чересчур опекает их.
Окончив чтение, кардинал понял, что извлек из послания Густава-Адольфа все, что хотел. Решив проследить за медиком из Люксембургского дворца и пролить свет на события, относящиеся к дому на улице Медников, он перешел к другим неотложным делам.
Кардинал посвятил несколько часов обсуждению предстоящего похода против герцога Орлеанского с маршалом де Ла Форсом. Убедившись, что королевские войска готовы к выступлению, боевой дух их высок, а самому маршалу не терпится стяжать себе лавры на поле брани, его высокопреосвященство повеселел. Чтобы окончательно прийти в хорошее расположение духа, он отправился к королю, нашел его в меланхолии и постарался довести последнего до полного упадка духа.
Кардинал поговорил о походе против мятежников, напомнил королю о подозрительном поведении испанского посланника графа Мирабеля и его оживленных беседах с Анной Австрийской, которые участились в последнее время — после известия об открытом выступлении принца Гастона. — и имеют место всякий раз, когда его величество на соколиной или псовой охоте в Сен-Жермене или Фонтенбло, иными словами, отсутствует в Лувре. Поговорив на эту щекотливую тему, кардинал плавно перенес разговор на другого испанца дона Алонсо, который несколько дней тому назад томился в Бастилии, а теперь намеревается, судя по донесениям агентов из стана противника, въехать в Париж как победитель. Распалив гнев короля, его высокопреосвященство нанес заключительный удар, напомнив королю о той роли, какую сыграли мушкетеры де Тревиля в побеге дона Алонсо.
— Да, — раздраженным тоном произнес король. — Помнится, вы уже что-то говорили мне, герцог. А я сказал вам, что со своими мушкетерами разберусь сам. Ну, так вот.
Я пригласил господина де Тревиля, и мы вместе с ним произвели тщательное расследование всей этой истории. Я пришел к выводу, что вас ввели в заблуждение, господин кардинал. Мушкетеры никого не увозили из Бастилии. Напротив, они доставили туда Бассомпьера, ареста которого вы с таким усердием добивались. Припомните, вы сами решили прибегнуть к помощи де Тревиля, не желая доверять такое щекотливое дело швейцарцам. Не так ли, герцог?
— Вы, как обычно, совершенно правы, государь, — отвечал кардинал, прикладывая руку к сердцу, чтобы подчеркнуть искренность своих слов.
— Вот видите!
— Да, правда. Правда… — И кардинал со смущенным видом потер подбородок. — Одно мне неясно…
— Что вас смущает, господин кардинал?! — резко спросил Людовик XIII.
Кардинал ответил не сразу, желая дать королю время и возможность заглотнуть наживку. Выждав ровно столько, сколько было возможно, чтобы его молчание не выглядело бы дерзостью, он произнес:
— Показания гарнизонного офицера, дежурившего в Бастилии в ночь побега.
— Что же говорит этот офицер? — с брезгливой миной осведомился король.
— Он говорит, что его связали двое или трое мушкетеров роты господина де Тревиля из числа тех, что конвоировали Бассомпьера.
— Связали?! Мушкетеры?!!
— Да, ваше величество. Так говорит офицер. После чего они втолкнули его в одну из камер, разумеется, предварительно отперев ее, выпустили оттуда заключенного испанца, закрыли камеру снова и затерялись среди своих товарищей-однополчан. Разумеется, последнего он видеть не мог, но остается предполагать, что это было так, поскольку конвою вместе с беглецами удалось благополучно покинуть тюрьму. Тревогу подняли лишь час спустя.
— Герцог, это несерьезно. Неужели вы верите этим небылицам!
— Новый комендант господин дю Трамбле отзывается об этом офицере весьма положительно.
— Так, значит, он спятил!
— Невозможно, ваше величество. Очень рассудительный и исполнительный служака.
— Но неужели вы не видите в его, рассказе множества несообразностей?
— Я — человек невоенный, и мне затруднительно верно оценить достоверность описания.
— Полно, господин кардинал! Всему свету известно, что в седле и кирасе вы чувствуете себя столь же уверенно, как и в своем рабочем кабинете, который давно уже сделался центром европейской политики.
— Благодарю, ваше величество, за столь лестный отзыв, я право же его не заслужил. Я всего лишь скромный прелат.
— В таком случае я скажу, что на поле сражения вы чувствуете себя так же уверенно, как и пред аналоем, и покончим с этим. Герцог, будем откровенны! Вы не можете отрицать, что показания этого офицера неубедительны.
— Но в чем же, ваше величество?
— Хорошо, господин кардинал, — горячась, сказал Людовик ХIII. — Я вижу, вам доставляет удовольствие бросать тень на моих мушкетеров. Однако рассудите сами. Во-первых, с какой это стати мушкетерам понадобилось освобождать какого-то неизвестного им испанца, когда они, не моргнув глазом, выполнили такой малоприятный приказ — доставили в тюрьму Франсуа Бассомпьера, боевого соратника моего бедного отца, человека, которому Франция обязана столь многими военными успехами.
Говоря так, король как бы хотел сказать кардиналу: «А вы, герцог, со своей вечной подозрительностью вынудили меня отправить его в Бастилию. Я и так сделал для вас слишком много!»
Кардинал прекрасно это понял. Несомненно, он понимал Людовика XIII гораздо лучше, чем Людовик XIII себя самого. По этой причине Людовик был посредственным монархом, а Ришелье — выдающимся министром.
— Во-вторых, — продолжал король. — Каждый из мушкетеров, что были в ту злополучную ночь под началом де Феррюсака, уже дал слово дворянина, пока оставался подле кареты и никуда не отлучался от нее все время, что находился в тюремном дворе. Ни для того, чтобы связывать дежурного офицера, ни для того, чтобы среди ночи рыскать по коридорам Бастилии с целью разыскать одну из множества камер и отпереть ее. Слово дворянина и в наши дни продолжает значить много, господин кардинал, — подчеркнул король. И желая уязвить его высокопреосвященство, добавил:
