М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо
— Ал-лах ак… ак… ба… бар! — заикаясь, пробормотал Алигот-паша.
Шогенуков, о чем-то напряженно, закусив губу, думавший, обернулся к Джабою и крикнул:
— Умолкни, ты, выпавший из-под хвоста свиньи!
Джабой продолжал о чем-то верещать, подпрыгивая на месте и хлопая себя по ляжкам.
Алигот-паша выхватил тяжелый пистоль и выстрелил поверх головы Джабоя. Тот в ужасе заткнул уши, захлопнул рот и сел на землю.
Шакальи глазки Алигоко сверкнули неожиданной решимостью — наваждение, навеянное панцирем, оказалось сильнее страха.
— Надо залезть наверх и там ждать, — сказал он тихо, сквозь зубы, сераскиру. — И даже переночевать…
Алигот одобрительно кивнул головой:
— Хоп! Ты правильно говоришь. Вот и полезешь сам. Вместе с этим дураком, — он показал пальцем на Зарифа.
— И полезу! Только ты, сиятельный, тоже последи за пленником. На этого, как ты остроумно заметил, бараньего таубия надежды мало. Здесь только мы с тобой мужчины.
— Опять правильно говоришь, — согласился паша. — Я послежу.
С лошадей сняли поклажу, снова развели огонь и набрали в котел воды. Нового барашка резать не стали — еще от вчерашнего осталась добрая половина туши. После отдыха и обильной еды Зариф почувствовал себя готовым к новому подвигу.
Бледный, но внешне спокойный Шогенуков переехал на закорках у Зарифа речку и начал первым подниматься в гору. Уорк еще вернулся за парой бурок и теперь, фыркая и отдуваясь, как лошадь, догонял своего господина.
Они без всяких происшествий одолели крутой подъем, медленно, с опаской вылезли на гребень и долго вглядывались в чащу кустарника. Потом обернулись, посмотрели вниз. Вшиголовый махнул рукой сераскиру и, мягко ступая, пошел вглубь подлеска.
Алигот-паша, Джабой, чабан и Кубати провожали князя с уорком взглядами, пока охотники за таинственным панцирем не скрылись из виду.
Алигот шумно вздохнул, посмотрел задумчиво на Джабоя — так смотрит объевшийся кот на полузадушенную мышь: съесть ее сейчас или немного погодя?..
Келеметов съежился.
— Свяжи этому парню руки и давай его эта… сюда, ко мне поближе вместе с его драным войлоком.
Таубий с готовностью исполнил приказание.
— Буду эта… говорить с тобой, — снисходительно заявил Алигот-паша юноше.
— О, аллах! Дай превратиться мне в одно сплошное внимательное ухо! — благостным тоном произнес Кубати.
— Постой! — раздраженно махнул пухлой рукой Алигот. — Мне не только твое ухо… Эта… язык тоже надо. Чтоб отвечал, когда спрошу.
— И отвечу, — с готовностью закивал головой Кубати, затем добавил смиренно: — Коли будет на то воля аллаха.
— Опять за свои эти… как их… — Алигот досадливо поморщился. — Скажи лучше, чей ты все-таки сын?
— Я сын своего отца, а мой отец такой же правоверный мусульманин, как и ты, сиятельный паша.
— А имя у тебя есть, сын своего отца?
— А разве гостю, который еще и трех дней не ел шуг-пасту своего бысыма, намекают о том, что хотят узнать его имя?
— Ты увертлив, как форель, которую пытаются поймать голыми руками. Да неужто ты считаешь себя моим гостем, нахал?
— Все мы гости на этой земле, — уклончиво ответил Кубати и притворно вздохнул.
— Ладно, хватит болтать всякую чепуху. Ты скажешь, где мои драгоценности? Ты скажешь, что это за шайтанский панцирь? По глазам вижу — знаешь! Ведь такому доспеху цены нет? Э? Ведь недаром Алигоко взвыл, как шакал, едва увидел его?
— Сразу столько вопросов, — застонал Кубати, — а у меня руки связаны…
— Вот щенок! Руками ты разговариваешь, что ли?
— Руки иногда хорошо помогают языку. Когда столько вопросов…
— Не хитри. Я не вчера родился. Так я о панцире толкую. Такого, наверное, на всей земле нет, э?
— В Коране сказано, что аллах украсил землю всем сущим, создал всякие ценности, дабы испытать людей и узнать, кто из них будет поступать лучше другого. Это шестой аят из восемнадцатой суры. Ты, сиятельный, конечно, конечно, помнишь эти слова наизусть?
— Ну как и всякий эта… — замялся Алигот, но тут же рассвирепел: — Да я тебе сейчас как дам! Ах ты, наглец! Да ведь жизнь твоя в моих руках!
— В руках аллаха, — мягко возразил Кубати. — А знаешь, о чем гласит семьдесят второй аят девятой суры под названием «Изъятие и покаяние!»
— И покаяние… — тупо повторил паша.
— Верующие, мужи и жены, являются друзьями друг друга, — заметь, высокопочтенный, друзь-я-ми, — они советуют друг другу творить благое и запрещают друг другу поступать дурно, они соблюдают молитву, творят милостыню, повинуются аллаху и Его посланнику. Аллах окажет им свое милосердие, ибо аллах могуч и мудр.
— Лучше я потом с тобой побеседую, — устало сказал паша. — Вот еще мулла выискался на мою голову. Так и самому недолго муллой стать.
Алигот посмотрел замутненным взором в небо. Солнце садится. Время вечернего намаза.
— Эй, Джабой! К тебе, к тебе я обращаюсь. Слушай сюда, пророком ушибленный! Развяжи парню руки, пускай тоже помолится. Потом опять эта… завяжешь снова.
В небе рождались тусклые звездочки. С гор потянуло зябким ветерком. Непонятно откуда донесся тоскливый и протяжный крик совы. Молодой чабан прошептал Джабою на ухо:
— Сова кричит — кто-то умрет…
* * *Эту ночь Кубати почти не спал. Под самым боком, за тонкой стенкой шалаша тяжко храпел Алигот. Джабой и его чабан о чем-то долго шушукались, после чего вдруг разом затихли и долго лежали не шевелясь. Среди ночи стали с превеликой осторожностью шарить по стоянке, седлать лошадей, навьючивать на одну из них всякую хурду-мурду. Кубати все слышал отлично, но притворился спящим: пусть удирают.
И таубий со своим ясакчи, или кто там он у него был — караваш, а может, каракиш или казак, благополучно ушли. С тремя лошадьми, со всеми баранами и даже с остатками баранины, с одной буркой и одной хорошей кошмой и, наконец, прихватили с собой и котел медный, хороший очень…
И — странное дело — после того, как ушел Келеметов, едва растворились в ночной тьме последние тихие шорохи, приглушенное постукивание копыт по каменистой тропке, Кубати уснул с такой спокойной умиротворенной душой, словно лежал в доме Емуза.
Разбудил его — уже далеко не ранним утром — сам Алигот-паша, испуганный, растерянный.
— Эй, ты! — он толкал Кубати в плечо. — Куда они, э? Где они? Зачем?
Молодой Хатажуков протянул паше связанные руки. Тот непроизвольно вынул нож и разрезал ремни. Разминая затекшие кисти, Кубати с притворным интересом оглядел стоянку и спросил:
— А где же достойный таубий Келеметов? Неужели срочные надобности позвали его в дорогу? И, кажется, вместе с овцами?
