Вальдемар Лысяк - Шахматист
— Goddam! Спрыгнул со второго этажа и не убился!
Все это время Бенджамен стоял, не шелохнувшись. Он видел прыжок Мануэля, но за перемещениями Кэстлри уже не следил, поскольку смотрел в гаснущие глаза Сия. Это продолжалось пару десятков секунд. Только лишь после того, как метис перевернулся на бок и застыл, Бенджамен спросил у Кэстлри:
— Меня тоже, милорд?
— Не шути, мой мальчик, не время! Ты наш, а этих нужно было убрать, чтобы никто не узнал о нашей неудачной операции.
— Естественно, милорд, я и сам об этом думал.
— Этого последнего необходимо обязательно найти, обязательно! И как можно скорее! Займешься этим, Бенджамен?
— Незамедлительно, милорд. Я его найду, даже если бы он спрятался под землей. Впрочем, я знаю, где его искать.
Он бросил еще один взгляд на скорченное тело Сия, потом на Хуана, с лица которого смерть не могла стереть выражения детской нежности, и почувствовал, что если немедленно не выйдет отсюда, то либо разрыдается словно женщина, либо сделает что-то такое, о чем потом будет ужасно жалеть. Он отвесил поклон и покинул комнату, пообещав, что вскоре даст знать о результатах поисков.
На лестнице он задержался и вернулся.
— Милорд, прошу не закапывать мальчишку. Его тело понадобится мне для приманки. Завтра я приду за ним.
Мануэля он нашел спустя пару дней. Щедро разбрасывая золото, он установил контакт с цыганами, которые договорились встретиться с ним за городом и привезли с завязанными глазами в неизвестное место под Лондоном. С собой Бенджамен взял гроб с телом мальчика.
Когда с его глаз сняли повязку, он увидал внутренности какого-то сарая из неошкуренных досок, где царили запахи копченого мяса и сыров. С балок под потолком свисали окорока и связки сушеной рыбы, под стенами были навалены корзины и глиняные миски. Мрак разгоняли две лучины. На полу из утоптанной глины сидело десятка два цыган, всматриваясь в Батхерста холодными глазами. Затем из соседнего помещения, хромая, вышел Мануэль. Рука висела на повязке, голова в бинтах. Второй рукой он опирался на костыль. Его взгляд, направленный на Бенджамена был переполнен ненавистью.
— Buenas dias, seňor! Что, моя очередь? Вы не стесняйтесь, сеньор, стреляйте! Ну, сеньор, почему же вы не стреляете?
Он выговаривал эти слова с издевкой, вызывающе, скаля белые зубы и приближаясь к Батхерсту рывками костыля. Открылась дверь, и два человека внесли гроб. Диас подскочил к нему, встал на колени и открыл крышку. Не говоря ни слова, он глядел, как будто до него только что дошло, что брат мертв, потом свалился на грудь убитого, обнял, прижался лицом и зашелся в чудовищных рыданиях, которые, через какое-то время, перешли в стоны. Батхерст подошел к цыгану и положил ему руку на плече.
— Его уже не разбудить, Мануэль. Жизни мы ему не вернем. Мы уже ничего не можем сделать, разве что отплатить им!
Мануэль поднял слезящиеся глаза.
— Я и сам это знаю, сеньор! И я это сделаю! Завтра мои братья придут к его лордству и отплатят! La vida co-mienza maňana, seňor[283]!
Батхерст отрицательно покачал головой:
— Послушай, Мануэль, мы сделаем это вместе. Но не завтра…
— Вы уже не можете мне приказывать, сеньор, не можете! Хорошо еще будет, если вы вообще выйдете отсюда живым!
Бенджамен резко тряхнул его за плечи.
— Ты что, идиот, не понимаешь, что все, что ты хочешь сделать — это самоубийство?! Вас бы окружили в городе и перестреляли! А даже если бы вам и удалось убить Кэстлри, то вам, цыганам, потом пришлось бы превратиться, разве что, в духов, потому что в ответ всех вас бы изгнали! Ни в одном таборе за сотни миль от Лондона не осталось бы ни одного живого человека! Ты этого хочешь?
Диас глядел на него и, остолбенев, слушал. В конце, видимо, до него дошло, потому что он спрятал лицо в ладонях и беззвучно заплакал, трясясь всем телом. Бенджамен обнял его рукой.
— Не плачь, Мануэль, не надо…
— Я не плачу, не плачу, сеньор! Это мое сердце… оно, сеньор, изливает последние капли доброты! О, Иисусе! Я… я не плачу! Не плачу!!!
— Думаешь, я сам не страдаю и не желаю мести? — спросил Батхерст, хватая цыгана за руки и отводя их от лица. — Только все это нужно сделать по-другому, спокойно и не сейчас. Клянусь, чем только хочешь: крестом, ранами Спасителя, что я отплачу ему за Хуана, за Тома и за Сия! Еще не знаю, как, но знаю, что на это мне понадобится время, возможно, даже много времени, но я не умру спокойно, пока не сделаю этого! Оставь это мне и верь. Знаешь, какой девиз на моем гербе? «Tien ta foy», что означает: «Keep the faith»[284]. Я же тебя не подведу!
Сейчас он обращался, скорее, к себе, чем к Мануэлю:
— Я разыграю еще одну шахматную партию, неспешно и хладнокровно. И я его не убью, ведь этого было бы мало, но затравлю, доведу его до такого ада, что он будет проклинать тот день, когда его отец влил свое семя в его мать, жизнь свою он отберет сам и сдохнет словно паршивый пес, в позоре! Клянусь тебе в этом, Мануэль!
Он поднялся и отряхнул одежду.
— Похороните Хуана, ты же сам лечись. Через несколько дней я свяжусь с тобой и передам, что делать дальше. Увидимся!
Вновь они встретились 2 января 1807 года.
— Тебе нужно сматываться, — сообщил Батхерст. — Кэстлри поверил, что я покончил с тобой, но д'Антрагю, похоже, нет. Тебе нужно убираться на Континент, причем, как можно скорее, потому что здесь, раньше или позже, ты попадешь в их лапы. Они убивают всех, кто имел хоть какое-то отношение к операции, меня защищает, видимо, лишь то, что я кузен Генриха. Только я совсем не уверен, не захотят ли они пришить и меня. Понятно, через какое-то время.
— Кто, сеньор? Кэстлри и д'Антрагю?
— И еще де Тилли. Это тот, кто убил Сия.
— А те, что сидели рядом с Кэстлри?
— Генрих и Персеваль? Они не знали, что так случится. Кэстлри, убивая Хуана, Тома и Сия, поставил их перед фактом. Теперь, будучи сообщниками, они должны молчать. На их месте я тоже оглядывался бы, поскольку Кэстлри не шутит. Я узнал, что он начал убивать еще до нашего возвращения. Первым отправился в могилу Боннет де Мартанже[285]. Его отравили, когда он стал не нужен. Вчера исчезли Степлтон, госпожа Джибсон и ее дочка. Кажется, они хотят убить и Баринга, который финансировал операцию. Они спешат. Так что, сеньор Диас, вокруг нас ширится кладбище! Они будут закрывать рты всем, кто что-либо знает и этого остановить нельзя. Поэтому, тебе нужно удирать.
— Хорошо, сеньор.
— Тебе есть куда выехать?
— Есть, сеньор. Я уеду в Андалузию, к своим. Вот только как?
— Об этом не беспокойся, переброску я организую. Через неделю будь готов и приходи в это же место. А до тех пор и носа не высовывай из своей норы!
