Валерий Елманов - Последний Рюрикович
И вновь перед глазами мальчика возникла романтическая картина. Мать его стоит, испуганно прижавшись к плетню, и наблюдает, как русоволосый богатырь в боевом шлеме, на белом коне, с азартным кряканьем, будто вышел позабавиться, срубает головы ненавистных корявых и щупленьких татар, обступивших его и размахивающих кривыми сабельками.
– Не мог то быть отец твой, ибо погиб он, будучи убиен собственным отцом.
– Дак за что ж он его? – жалостно скривилось лицо мальчика.
Надо везет! Только-только нашел родителя-батюшку, ан нет, оказывается, он уже убиен, да еще не кем-нибудь, а родным отцом, стало быть, его, Ивашки, дедом. Жуткое дело. Тут не захочешь, да заплачешь. Все найти и, не успев налюбоваться, разом и потерять.
– Ну-ну, – погладил его по голове Синеус, – може, и ни за что – то дело царское, нам неведомое.
– Дак что ж, что он царь, – плачуще воскликнул Ивашка, – нешто он может ни за что?
– Хороший царь, знамо дело, нет, – рассудительно ответил старик, – а плохой, как твой дедушка, упокой господь его душу и схорони поглубже, дабы не встал ненароком, все возможет, ежели схочет.
– А укорот ему дать?
– Это кто ж царю укорот дать может? – даже заулыбался Синеус. – У него стрельцы, дружина, бояре – сила сильная. Супротив ее не возмочь никак.
– Стало быть, – новая мысль пришла Ивашке в голову, – Митя, царевич, мне дядя родной?
– Точно, – подтвердил серьезно Синеус, – самый что ни на есть родной. Может, потому и схожи вы с ним ликом, что кровь едина.
– Вот он удивится, – радостно засмеялся Ивашка.
– А вот этого не надо бы тебе делать, – посуровел разом Синеус и, молодо вскочив на ноги и заставив подняться мальчика, крепко сжал кисть его руки и властно заговорил:
– Повторяй за мной. Пред всемогущим Небом и Господом-Создателем…
Ивашка испуганно повторил.
– Я, Иоанн Иоаннович, даю страшную клятву… Голос мальчика от волнения прерывался, но он старательно, слово в слово повторял все, что говорил старый Синеус, будучи преисполненным некоего тайного величия торжественных слов:
– Не речь ни единой живой душе ни письменно, ни изустно о великой тайне своего рождения и не упоминать никогда ни в каких разговорах имени своего родителя в два раза более годов, нежели тех, что я уже прожил на белом свете.
– Это сколь же будет? – не понял Ивашка.
– Ну, еще шишнадцать, – пояснил Синеус обычным голосом и легонько щелкнул мальчика по затылку. – Не перебивай, а повторяй далее. – И он вновь возвысил свой хрипловатый голос, который был уже глас. – И буде я, не сумев запереть свои уста печатью молчания, открою сию тайну ранее наложенного на меня срока, да не узреть мне вовек райского блаженства и гореть навечно в геенне огненной. Именем матушки своей…
Тут старик замешкался на секунду и вновь обычным голосом шепнул Ивашке:
– Как бишь ее величали?
– Марфа Петровна, – тоже шепотом ответил Ивашка и вновь принялся звонко повторять за Синеусом:
– …Марфы Петровны, мир праху ее, и дяди моего Иоанна Петровича, безвременно погибшего от рук злых татар, защищая сестру свою и плод, клянусь в нерушимости обета, даденного мной по доброй воле и без принуждения.
– Дедуня, – передохнув немного и отойдя от того торжественного настроения, кое было в нем в момент клятвы, нерешительно переспросил мальчик, – а какой такой плод дядя мой защищал? Яблоки, что ли?
– Дурачок, – усмехнулся Синеус. – Тебя. Ты ведь тогда еще не народился на свет божий. Сам ведь сказывал. Значит, был о ту пору плодом в чреве матушки своей.
– В чреве? – озадаченно спросил Ивашка.
– Ну, в животе, стало быть. Оттуда все и появляются на свет божий.
– Ага, – дошло наконец до мальчика, но вскоре он опять вопросительно поднял глаза на Синеуса.
– Ну что еще?
– А в животе я откуда взялся?
– Ну, завелся там.
– А Митрич раз сказывал, что в погребе у лекаря мыши завелись. Они как, тоже из живота?
– Да ну тебя, – отмахнулся Синеус. – Лучше слушай меня внимательно. Как мыслишь, почто я тебя сюда взял?
– Чтоб тайну открыть. – Мальчик нащупал на груди перстень, веревочку с которым сразу после клятвы надел на себя, проникнувшись важностью и ценностью отцовского подарка. – Отца-батюшки имя. И клятву взять страшную, – подумав, добавил он.
– Не токмо. Чую я, что вскорости лекарь за тобой приедет. Заберет он тебя отсель, а куда – не ведаю. Бойся его, Ивашка. Виду не подавай, что опаска у тебя к нему есть, но страшись безмерно. Злой и страшный се человек.
– Так вы меня не отдавайте ему, – взмолился Ивашка. – А я отслужу. Я что хошь, я не в тягость буду.
– Эх ты, – Синеус погладил мальчика по голове, взъерошив детские волосенки. – Годков бы мне скинуть десятка два – оно, знамо дело, нешто отдал бы? А сейчас я старик вовсе. Нетути силушки той, вся ушла, закатилась, да в черный угол завалилась.
– Какой черный угол?
– Да это я так, к слову, – махнул старик рукой. – Оно, конечно, я еще потягаюсь с ним. Запросто так он тебя не возьмет. Но коль увидишь ты, что осилил он меня, не мешкая беги к болоту на сей островок. Для того я и показал тебе дорожку сюда, чтоб в трясине не сгинул по пути. Особливо у берега помни, что вправо брать надо.
– А вы как же? А Дмитрий?
– Я что ж, мое дело такое – стариковское. Не седни-завтра в могилу – един путь. А приятеля свово брать сюда не удумай. Помнишь чучело?
Ивашка хмыкнул недовольно:
– Нешто его забудешь.
– То-то. А у Мити душонка-то послабже будет. Вскочит оно, скакнет он с тропки узкой, тут-то ему и смерть придет. А одному тебе его не спасти, токмо сам погибнешь. А то и еще хуже – падучая случится с перепугу. Она как раз любит такие штуки. И опять-таки смерть. Ни в коем разе с собой брать его нельзя, – повторил Синеус взволнованно. – Касаемо же лекаря царева – слушай и запоминай. Нужна ему жизнь твоя, а вот почто – не ведаю. А все из-за сходства твоего треклятого с Димитрием. Вот в чем причина. И что лекарь сей ни станет тебе советовать – накрепко запомни – всегда думай, какая такая выгода из этого им может быть извлечена. Ибо без корысти он и шагу не сделает. Нет в нем души христианской, даром что крест православный носит. Заместо сердца – кусок льда у него в груди, да что там льда, тот хоть растопить можно, а у него там каменюка бесчувственная. И ведает, и ищет во всем он единую корысть и выгоду.
– Это деньги? – на всякий случай уточнил Ивашка.
– Корысть не токмо в деньгах, она и во власти великой имеется, коя большим искусом для самых святых непорочных сердец бывает. И готовы люди за нее душу дьяволу продать в одночасье, дабы хоть немного насладиться ею.
– Я запомню, дедуня. Ты не боись. Слово в слово, как ты наказывал, – заверил Синеуса несколько смущенный его неожиданной горячностью Ивашка.
