Бернард Корнуэлл - Последнее королевство. Бледный всадник (сборник)
– Почему бы нам просто не уехать в Мерсию? – предложил я Леофрику.
Король одолжил нам лошадей, и я был не прочь их украсть.
– И что там делать?
– Найдем людей, – предложил я. – Будем драться.
– Не говори ерунды, Эрслинг. Мы хотим получить флот. А если ты не женишься на уродливой корове, я не смогу им командовать.
– Командовать им буду я.
– Но только если женишься, – заметил Леофрик. – Тогда ты будешь командовать флотом, а я буду командовать тобой.
Тут пришел отец Виллибальд, который ночевал в монастыре рядом с кабаком, и захотел убедиться, что я готов. Он встревожился, заметив мое состояние.
– Что у тебя с лицом? – спросил он.
– Какой-то негодяй ударил меня прошлым вечером, – сказал я. – Я был пьян. Он – тоже, но я был пьянее. Послушай моего совета, святой отец, никогда не дерись пьяным.
За завтраком я выпил еще эля. Виллибальд потребовал, чтобы я надел свою лучшую рубаху; нет смысла ее описывать, скажу только, что она была в пятнах и заплатах. Я бы предпочел кольчугу, но Виллибальд сказал, что эта одежда не для церкви. Полагаю, он был прав.
Я позволил ему почистить мою одежду и сам попытался отскоблить от шерстяной ткани самые большие пятна. Потом завязал волосы кожаным ремешком, привесил к поясу Вздох Змея и Осиное Жало. Виллибальд и тут встрял, сказав, что я не должен идти с оружием в святое место, но я настоял на своем. И вот, обреченный человек, я отправился в церковь вместе с Виллибальдом и Леофриком.
Дождь был такой, словно небеса решили излить на землю все свои воды. Дождь лупил по улицам, потоки бежали по канавам, сквозь соломенную крышу церкви лились целые ручьи. С востока дул пронизывающий ледяной ветер, врываясь во все щелки в стенах, пламя свечей на алтаре вздрагивало, некоторые свечи потухли. Церковь была небольшой, не больше сожженного дома Рагнара, должно быть, ее построили на римском фундаменте, потому что пол был выложен плитами, сейчас мокрыми от дождя. Епископ уже занял свое место, еще два священника суетились вокруг оплывающих на высоком алтаре свечей, и вот олдермен Одда привел мою невесту.
Она едва взглянула на меня – и разразилась слезами.
* * *Чего я ожидал? Наверное, ожидал увидеть женщину, похожую на козу, с рябым кислым лицом, с задом, как у коровы. Ни от кого не требуется питать любви к жене, особенно при женитьбе ради земли или положения, а я женился как раз из-за земли. Она выходила замуж, потому что у нее не было выбора, и тут не о чем было особенно говорить, просто так уж устроен мир. Мне полагалось взять ее земли, править ими, чтобы они приносили доход, а Милдрит полагалось рожать мне сыновей и следить, чтобы на моем столе имелись еда и эль. В том состоит священная суть брака.
Я не хотел на ней жениться. По праву олдермена Нортумбрии я должен был жениться на дочери лорда, которая принесла бы мне больше земель, чем дюжина холмистых хайд[12] в Дефнаскире. Я мог рассчитывать взять в жены девушку, которая увеличила бы владения и мощь Беббанбурга, но за неимением такой возможности женился на девушке низкого происхождения, и отныне она будет зваться леди Милдрит. Она могла бы выказать в ответ хоть какую-то признательность, а вместо этого плакала и даже попыталась вырваться из рук олдермена Одды.
Он, кажется, ей сочувствовал, но выкуп за невесту был уплачен, и ее подвели к алтарю, а епископ, вернувшийся из Сиппанхамма с ужасным насморком, должным образом обвенчал нас.
– И да пребудет с вами благословение Отца, Сына и Святого Духа, – проговорил он и собирался добавить «аминь», но вместо этого оглушительно чихнул.
– Аминь, – завершил Виллибальд.
Больше никто ничего не сказал.
И Милдрит стала моей.
Когда мы выходили из церкви, за нами наблюдал Одда Младший. Должно быть, он думал, что я этого не заметил, но я заметил и запомнил. Я понимал, почему он так смотрит.
Дело в том – и это сильно меня удивило, – что Милдрит была хороша собой. Словом «хороша» нельзя описать ее внешность, но так трудно вспомнить лицо из далекого прошлого. Иногда, во сне, я вижу ее, и тогда она как живая, но когда просыпаюсь и пытаюсь вспомнить ее лицо, мне это не удается. Я помню, что у нее была чистая светлая кожа, нижняя губа слегка выдавалась вперед, глаза были синие-синие, а волосы золотистые, как у меня. Она была высокой, что ей не нравилось, так как она считала, что это делает ее менее женственной, а на лице ее отражалось беспокойство, словно она вечно ожидала какой-то беды. Женщин такое выражение может красить, и, признаю, я и впрямь нашел ее весьма привлекательной. И это меня удивило. Даже поразило, ведь такая женщина давно должна была бы выйти замуж. Ей почти исполнилось семнадцать, а большинство женщин в таком возрасте уже имеют трех-четырех детей или же успевают погибнуть при родах.
Но когда мы ехали в ее поместье, лежавшее на западе от устья реки Уиск, я кое-что выяснил. Она сидела в повозке, запряженной двумя волами; отец Виллибальд настоял, чтобы повозку украсили гирляндами цветов. Мы, Леофрик, Виллибальд и я, ехали рядом с повозкой, и Виллибальд задавал вопросы, на которые Милдрит с готовностью отвечала, потому что он был священником и добрым человеком.
Ее отец, рассказала она, оставил ей земли и долги, причем долги превышали стоимость земель. Леофрик хмыкнул, услышав слово «долги». Я ничего не сказал, только неотрывно смотрел вперед.
Беды начались, рассказала Милдрит, когда ее отец отделил одну десятую своих поместий в качестве эльмесэкер, то есть сделал ее церковной землей. Церковь не владела этими угодьями, но имела право на все, что они приносили, будь то зерно или скот. Отец подарил землю, пояснила Милдрит, потому что все его дети, кроме нее, умерли и он желал снискать милость Бога. Я подозревал, что он желал снискать милость Альфреда, ведь в Уэссексе любой, надеявшийся продвинуться по службе, должен был заботиться о церкви, если хотел, чтобы король заботился о нем.
А потом пришли датчане, перерезали скот, урожай пропал, и церковь привлекла ее отца к ответу за то, что он не обеспечил обещанного церковникам дохода. Как я выяснил, в Уэссексе все следуют букве закона, а поскольку все законники – священники, вплоть до самого мелкого, то церковь и есть закон. И когда отец Милдрит умер, закон постановил, что тот задолжал церкви кругленькую сумму, больше, чем смог бы заплатить. Альфред, в чьих силах было простить долг, отказался это сделать. Значит, любой, женившийся на Милдрит, женился бы на долге. Ни один человек по доброй воле не захотел взвалить на себя подобную ношу, пока нортумбрийский дурак не угодил в сеть, словно пьяница, скатившийся с горки.
Леофрик захохотал. Виллибальд забеспокоился.
