Джульетта Даймоук - Граф Вальтеоф. В кругу ярлов
– Давай, – повторил Ральф. – Боже мой, разве это не моя свадьба? Я горю желанием пойти к моей невесте, а мы здесь уже довольно давно.
– Да, – согласился Роджер, – моя сестра удивляется, что ты медлишь насладиться ее красотой. Клянись, граф Вальтеоф.
Он почувствовал, как пот выступил у него на лбу, и руки его стали липкими. Он сделал еще одно усилие.
– Вы мне не доверяете?
Шэлон де Гуитри ударил кулаком по столу.
– Святой Петр, если бы мы могли тебе доверять, мой господин, мы не прибегали бы к таким уверткам. Ради Бога, клянись.
Он видел, что они не отступятся.
– Клянусь, – начал он и почувствовал, что у него пересох рот, – Святым Крестом. Самим Господом Богом, – холодный страх объял его, руки похолодели так, что серебряная крышка казалась теплой на ощупь.
«Реквиэм Атернам дона эс Доминэ, ет люкс перпетуа люцеат эс». Слова, тихо произносимые священником в церкви, наполненной молчаливым собранием, подавляли своим торжественным звучанием. Даже слуги и служанки, не понимающие латинский, чувствовали печаль, заключенную в них. И любовь к их господину заставляла их разделять с ним его горе, и они с жалостью смотрели на его печальное лицо, когда он следовал за крошечным гробиком, в котором Торкель, Хакон, Осгуд и Оти Гримкельсон несли трехнедельную дочку графа к ее могиле. Слыша эти слова, Вальтеоф оторвал взгляд от гробика, который опустили перед алтарем, и посмотрел в маленькое слюдяное окошко. Солнце уже поднялось, первые лучи, заглядывая в окошко, оставляли на полу желтых зайчиков, обещая ясный день.
Она ушла, его последняя дочь, имевшая мало шансов выжить, и ее уход, казалось, воплотил в себе все его несчастья. Три недели терзающей нерешительности прожил он. С той свадьбы он ни о чем не мог думать, только о заговоре и клятве, данной им. Что заставило его поклясться? И если бы он этого не сделал, не лежал ли бы он сейчас в сырой земле? Против своего желания он вовлечен в покушение на жизнь короля; и он проклинал тот день, когда поехал на пир к Ральфу, проклинал вино, которое его так одурманило. С тех пор он отчаянно молился в поисках совета. Что он должен делать? Нарушить клятву, быть клятвопреступником, как был им Гарольд, или хранить молчание и содействовать, даже и пассивно, еще более отвратительной измене? Он не представлял, что Ральф и Роджер замышляют теперь. Роджер вернулся в Херефорд, это все, что он знал, но что они предполагают делать? Вальтеоф приказал своим людям сообщать ему обо всех передвижениях по дороге в Норфолк.
Однажды Торкель спросил:
– Что случилось? Ради Бога, минн хари, скажи мне. Две головы лучше, чем одна.
И он ответил:
– Я не могу. Я не могу рассказать даже тебе. Только верь мне.
Эти последние три слова и выражение на лице его господина сказали Торкелю яснее, чем любые объяснения, насколько серьезное это дело.
Ребенок умер, несмотря на все ухищрения женщин, несмотря на то, что колыбельку посыпали рябиновыми листьями и положили кусок железа в ногах, чтобы отогнать злого духа, несмотря на все молитвы священников. Теперь, слушая священника и осознавая всю мимолетность этой жизни, он вдруг принял решение. Чтобы ни было с его честью, он знал теперь, что не сможет более хранить молчание, ибо оно означало поддержку, пусть невольную, восстания против Вильгельма, а восстание принесет его народу новые бедствия. Ничего этого он не хотел.
Он взглянул на икону Воскресшего Христа, Христа во всем его величии, на стене перед алтарем. Он поклялся живым Богом, в которого он верит всей душой, и теперь он должен нарушить эту клятву. Как он может? Невольная мольба вырвалась из глубины души, и он закрыл лицо руками. И в этот момент до него дошли слова, казалось бы, ниоткуда.
– Слышали вы, как было сказано: «Не приноси ложной клятвы», а Я говорю вам: «Не клянись вовсе».
В этот момент он почувствовал, будто огромную тяжесть сняли с его души. Не могло быть другого ответа, более ясного, чем этот, и он открыл лицо и посмотрел на икону Христа. Последние слова молитвы произнесены, и он снова посмотрел на яму в полу; взяв чашу из рук священника, он первым бросил землю на маленький гробик, молясь об упокоении ее души. Несмотря на то горе, которое принесла ее смерть, он теперь знал, что ему указан путь, и, прежде чем выйти из церкви, он преклонил колена перед могилой, сложив молитвенно руки и не отрывая глаз от алтаря и иконы.
Он снова вспомнил о Гарольде, чья жизнь была перевернута данной им клятвой, о Ричарде, хранящем клятву, потому что она дана на святой реликвии. Значит, они неправы, связывая себя клятвой? Но он теперь знал, что от него требуется, он решил, каким образом освободить себя от клятвы – поехать к Ульфитцелю или Вульфстану, как это сделал Гарольд. Нет, это слишком рискованное предприятие, чтобы его кому-нибудь доверить. Он должен поехать в Лондон, к Ланфранку.
Он сообщил о своем намерении Эдит, теперь уже вполне поравившейся от своей болезни и приступившей к своим обычным занятиям.
– В Лондон? – переспросила она. – Тогда я тоже поеду. Я не выезжала отсюда месяцами.
– Я не собираюсь ко двору, – сказал ей муж, – и, во всяком случае, король в Нормандии.
– Я не это имела в виду. По крайней мере, я смогу навестить некоторых нормандских леди, и если нет моего дяди, Гундранда де Варенн наверняка вместе со своим мужем в Лондоне. Мне нужен шелк на платье. Там есть купец.
– Нет, – прервал он. После всего горя, суматохи, напряжения последнего часа, ее разговоры о визитах и шелках раздражали его невероятно. – Нет, – снова сказал он, – я поеду только с Торкелем, и немедленно.
– О, конечно, – ее глаза зло загорелись. – Ты никуда не можешь поехать без своей тени. Неужели ты не можешь подождать день или два, пока я приготовлюсь к путешествию!
– У меня срочное дело.
– Срочное? Я не знаю ничего такого, чтобы требовало такой срочности.
– Ты не все знаешь.
– Тогда скажи мне, – она села в кровати. – Что это? Только серьезное дело может заставить тебя поехать так быстро в Лондон. С тех пор, как ты вернулся из Экснинга, я вижу, что с тобой что-то происходит.
Он встал и прошелся по комнате.
– Я не могу это с тобой обсуждать.
– Я же твоя жена, – резко произнесла она, – Что-нибудь случилось на свадьбе? – Она быстро взглянула на него. – Я вижу это. Скажи мне, мой господин.
Он, повернувшись к ней спиной, смотрел в открытое окно.
– Я не могу нарушить доверие людей, которые мне верят.
– Во имя Бога, что же это такое? Что это за безрассудство, если тебя связали клятвой? Если бы там не было нормандцев, я подумала бы, что тебя затянули в очередной заговор.
– Матерь Божия! – воскликнул граф. – Ты думаешь, что, кроме саксонцев, больше никто не может устроить заговор? – И он пожалел о том, что сказал это, что позволил этому разговору зайти так далеко, – она сразу ухватилась за эти слова.
