Фредерик Марриет - Сто лет назад
Действительно, я ничего подобного не подозревал! «Милосердный Боже, — подумал я, — неужели это возможно?!» И когда я после того стал припоминать ее отношение ко мне, и наши разговоры, когда мы оставались наедине, я вдруг увидел, что ссыльные не только были правы в своих предположениях, но что я, с своей стороны, желая приобрести ее расположение, сам способствовал тому, что случилось.
Еще в этот самый день, за обедом, она сказала мне:
— Я вышла замуж очень рано, мне было всего четырнадцать лет тогда; с мужем я прожила девять лет, и теперь уже два года, как вдовею…
— Вы еще молодая женщина, — сказал я ей, — и вам следует подумать о новом супруге.
Она, по-видимому, осталась довольна моим замечанием и продолжала:
— Если я когда-нибудь выйду опять замуж, то уж во всяком случае не за человека, который был клеймен; нет, нет! Мой супруг должен раскрыть обе ладони и показать их хоть целому свету!
— Вы, конечно, правы, желая назвать своим мужем человека вполне порядочного; я тоже на вашем месте не унизил бы себя браком с ссыльнокаторжным! — сказал я.
И теперь, когда я припоминал весь этот разговор и многие другие, ему подобные, я начинал думать, что наши ссыльные были правы, и я глубоко возмущался своей глупой слепотой и непредусмотрительностью.
«Во всяком случае, — подумал я после долгого и мучительного обсуждения этого вопроса, — если она хочет выйти за меня замуж, то ей придется ехать в Джемстоун для этого: ведь где же она иначе возьмет священника. А если я только попаду в Джемстоун, то уже сумею сбежать и отделаться от этого брака. Тем не менее я чувствовал, что попал в большую беду. В этой женщине было что-то наводящее страх и ужас, и я предвидел, что ее мщение должно было быть ужасно. Старая индианка, моя супруга, несомненно была отвратительная фурия, но эта „госпожа“ была во сто крат хуже, опаснее и страшнее ее. Боже мой, — подумал я, — что за странная моя судьба; постоянно мне приходится поневоле брать себе в жены женщин, которые мне ненавистны, а с той единственной, которую я хотел бы назвать своей женой, меня постоянно разлучают!»
Долго, долго обдумывал я этот вопрос и, наконец, решил не изменять своего поведения по отношению к ней, а в случае, если сама «госпожа» вздумает поднять его, поставив ребром, я просто сбегу в лес, не побоявшись диких зверей и индейцев.
Когда я вернулся в дом, то застал ее одну.
— Александр, — обратилась она ко мне (она уже на первых порах спросила о моем имени и потом всегда звала меня по имени), говорят, что вдовы ухаживают за мужчинами и имеют на то привилегию! Правда это? (Я побледнел, и сердце во мне упало: я никак не думал, что она так скоро приступит к этому вопросу). Так или нет, я, во всяком случае, понимаю, что женщина в моем положении не может ожидать, чтобы молодой человек в вашем положении первый отважился на что-нибудь серьезное, не будучи к тому поощряем. И вот, Александр, я давно угадала ваши чувства и желания и могу сказать, что и мои вполне солидарны с вашими, так что вам остается только высказать их и получить то, что вы желаете!
Я положительно онемел от ужаса и отчаяния и не знал, что ответить.
— Отчего вы ничего не отвечаете мне, Александр? Или вы считаете меня слишком смелой?
— Нет, — пролепетал я растерянно, — вы очень добры, но это так неожиданно, так непредвиденно… что я совершенно ошеломлен! Мне хотелось бы посоветоваться с друзьями! — добавил я.
— Посоветоваться с друзьями? — повторила она, гневно хмуря брови. — С кем вам еще там советоваться? Пустяки! Кто у вас там есть советчик такой? Надеюсь, Александр, — добавила она, стиснув свои огромные белые зубы, — что вы не шутите со мной!
— Могу вас уверить, что я никогда не посмел бы шутить с вами, госпожа, — поспешил я успокоить ее. — Я вам весьма благодарен за высказанное мне вами предпочтение!
— Я думаю, — надменно уронила она, — итак, я жду теперь вашего ответа, Александр!
— Вы сами понимаете, — проговорил я, — мне нужно это обсудить, и если вы позволите, то мы вернемся к этому вопросу завтра утром. Тогда я вам чистосердечно изложу свое положение, и если вы после этого не откажетесь от вашего предложения, то я буду счастлив стать вашим мужем, как только мы с вами отправимся в Джемстоун, чтобы обвенчаться!
— Если вы хотите дать мне понять, Александр, что у вас в Англии есть уже жена, то это не имеет здесь никакого значения; все, кто здесь живет, освобождаются от всяких уз, заключенных в Англии или какой-либо другой части света. Что касается поездки в Джемстоун, то в этом нет никакой надобности; если бы живущие на заимках или поселениях стали дожидаться для совершения брака священников, то они, вероятно, никогда не дождались бы возможности вступить в брак. Здесь это делается гораздо проще: мы просто-напросто напишем брачное условие на бумаге, подпишем его и дадим его засвидетельствовать; этого вполне достаточно. Но так как я вижу, что вы смущены, то я согласна подождать вашего ответа до завтра!
С этими словами «госпожа» поднялась со своего места и прошла в свою комнату, захлопнув за собою дверь несколько более выразительно, чем бы я этого желал в данном моем нервном состоянии.
Как только она ушла, я вышел на открытый воздух, чтобы немного успокоиться, собраться с мыслями и решить, что мне делать. Жениться на ней, об этом я не думал, конечно, ни минуты. Но как избежать этой женитьбы? Вот в чем заключался главный вопрос. Ее предложение, в сущности, походило на нападение разбойника на большой дороге, который, схватив вас за горло, говорит: «Кошелек или жизнь!» В данном случае эта женщина ставила мне точно такой же вопрос: «брак со мной или жизнь!» Оставалось только одно — бежать еще сегодня ночью и скрыться в лесу; так я и решил сделать.
Я не возвращался в дом до тех пор, пока не стемнело. «Госпожа» не выходила из своей комнаты, а слуги оба сидели у очага. Я присел к ним, но почти не говорил или, если говорил, то только шепотом, причем сказал, что их «госпожа» нездорова, и что лучше нам всем трем уйти и лечь спать, а не разговаривать тут у самых ее дверей. Они воззрились на меня с недоумением, до того невероятной показалась им мысль, что их «госпожа» может быть нездорова. Однако встали и ушли в пристройку, где и улеглись на своих постелях; я сделал то же, но только не раздеваясь. Затем я, не спуская глаз, стал следить за щелью в дверях ее комнаты, дожидаясь, когда там потухнет огонь. Через каких-нибудь полчаса едва заметная струйка света, исходившая из щели в дверях комнаты «госпожи», наконец, исчезла; судя по этому я решил, что она легла спать. Я прождал еще два часа, не смея шелохнуться; оба ссыльных, наработавшись до устали за день, громко храпели и спали, как убитые. Их громкий храп покрывал легкие звуки, какие я случайно мог произвести, двигаясь по сеням и пристройке. Прежде всего я прошел в кладовую и забрал там, сколько мог, вяленого мяса, затем снял одно ружье и патронташ с патронами; накинув последний на плечо и взяв в руку ружье, я осторожно прокрался к выходной двери. Здесь было главное затруднение; стоило мне выйти за дверь и отбежать хотя бы всего только пять шагов, и я был бы спасен. Тяжелый деревянный засов я снял без малейшего шума; теперь оставались только одни железные болты и задвижка; болты я тоже снял и, наложив пальцы на , задвижку, осторожно стал отодвигать и ее, как вдруг чьи-то сильные цепкие руки схватили меня за горло, и прежде чем я успел сообразить, в чем дело, та же невидимая сила бросила меня на пол с такой силой, что я на время совершенно потерял сознание. Когда я пришел в себя, то почувствовал страшную тяжесть, давившую мне грудь и мешавшую мне дышать; раскрыв глаза, я увидел, что «госпожа» сидит на мне и отдает какие-то приказания ссыльным; один из них успел уже зажечь лампу, и потому я мог теперь видеть, что происходило вокруг.
