Вера Космолинская - Коронованный лев
«А ведь я только что едва было совсем не спятил…» — подумал я со страшным облегчением, завидев, наконец, оставленные портшезы и неприкаянно оглядывающего улицу расстроенного Готье, с досадой пинающего камешки. Похоже, я отсутствовал не так уж и долго. «Так вот как ты случаешься, солипсизм? В пустоте и „тьме внешней“. Особенно, когда внутри — такая же».
— Я здесь! — окликнул я чуть охрипшим голосом.
— Догнал? — сумрачно, почти угрожающе поинтересовался Готье.
— Нет, — вздохнул я. — Извини, меня немного понесло.
Готье присматривался ко мне очень подозрительно.
— Ну и бледен ты, братец, как вампир. Что это ты сказал насчет прикончить их всех? Что случилось?
— Так, не бери в голову. Неожиданно увидел старого знакомого и кое о чем подумал.
Готье кивнул, с легкой насмешкой:
— Да ну?
— Мне показалось, я знаю, кто разгромил «Лампадку» и виновен в убийствах, о которых рассказывал Теодор.
— Понятно. — Наверное, ему действительно было все понятно. В конце концов, похоже, из всех нас, исключая отца и Изабеллу, у Готье была самая устойчивая психика. Он отвернулся, и мы вернулись к носилкам. Изабелла и Диана сидели в одном портшезе, взявшись за руки, и о чем-то тихо переговаривались. Диана была бледнее и печальней парящей над нами луны. Изабелла говорила ей что-то утешающее. Увидев нас, они немного оживились.
— Все хорошо? — спросила Изабелла, переводя взгляд с одного из нас на другого.
— Более-менее, — неопределенно повел плечами Готье. — Можем двигаться дальше.
Изабелла кивнула, и ободряюще пожав на прощанье руки Дианы, встала и подошла к брату. Тот галантно подал ей руку и повел ко второму портшезу. А я снова присоединился к Диане.
Носилки вздрогнули, поднимаясь, и покачиваясь, мы продолжили путь домой.
Диана шмыгнула носом.
— Это ведь правда?
— Что?
— Что я никого не убила?.. — Правда, конечно, хотя, не будь это правдой, сейчас, глядя на нее, я бы ей солгал.
— Правда. Я и сам этому рад. — Я ведь знал, что с рефлексами у Дианы все в порядке, не хуже чем у любого из нас. Если бы она всерьез этого хотела, у нее бы получилось.
Диана подняла на меня исподлобья почти обиженный взгляд.
— Ты считаешь меня слабой?
Я улыбнулся.
— Нет. Я думаю только, что ты не хотела убивать. У тебя не было такой цели.
— А я думала, что смогу, — печально сказала Диана.
— Ничего в этом нет хорошего.
Диана прикусила губу.
— Но ведь, может быть, придется…
— Может быть, но пусть уж тогда в самом крайнем случае. А лучше бы вовсе не пришлось.
— Как же вы с этим живете? — задала Диана логичный вопрос.
— Ну, нам-то уже терять нечего, — рассмеялся я, скрывая некоторое смятение, и немного помолчал. — Но если тебе будет от этого легче… по крайней мере наполовину я чувствую себя так же как ты.
Диана улыбнулась.
XIV. Саламандры в камине
Встретивший нас Ангерран с видом глубочайшей скорби на лице сообщил, что меня ожидает отец — как бы поздно я ни соизволил явиться, и сразу же как появлюсь. Судя по всему, меня ждал разнос.
Я не ошибся. Умчавшись с утра в неизвестном направлении, и никого не поставив о том в известность, я спутал его планы, по которым требовался ему сегодня во дворце. Но я-то ведь об этом не знал.
— Стоило бы догадаться! — последовал справедливый ответ, звенящий металлом как старая бронза. — Какого черта толочь воду в ступе, когда нужно хоть что-то сделать?
В его комнатах приятно пахло красками, по углам стояли лакированные доски и несколько натянутых на рамы холстов, на которых в разных ракурсах застыли фрагменты батальных сцен, ощерившиеся пушками корабли и вооруженные зловещими ущельями и туманами перевалы Пиренеев. Откинувшись на спинку кресла и сложив пальцы, от греха подальше, домиком, он устремил на меня свирепый взгляд.
— Конечно, — сказал я, сдержав почти детскую тревогу при виде этого взгляда. Отец редко выходил из себя, но иногда такое случалось, и никогда — по пустякам. Оправдываться в таких случаях было бессмысленно по той простой причине, что оправданий не существовало. — Но завтра…
— Завтра мне туда не нужно, — отмел он. — Там от деревьев не видно леса. К тому же — поздно. Строго говоря, сегодня уже шестнадцатое, свадьба — послезавтра, и никому уже некогда ничем заниматься кроме этого.
— Понятно.
— Да что тебе может быть понятно! — в его глазах опять полыхнуло сдерживаемое бешенство. От качнувшегося пламени свечей на столе, по стенам и ущельям Пиренеев заметались тени.
Я промолчал. Он раздраженно фыркнул, но заговорил снова уже спокойно.
— Кругом сплошь театрализованные представления на виду и обещания в сердцах зарезать друг друга, как только хлопнет дверь или собеседник скроется за угол коридора. Но складывается впечатление, что все это лишь наполовину серьезно, раз все тут же спускают пар за ближайшим углом. Более или менее, преобладают настроения дождаться войны с Фландрией.
Он замолчал, задумчиво покусывая кончики седеющих медных усов.
— Значит, никто и ничего?
— Как «со щитом иль на щите», — подтвердил отец мрачно. — «Никто и ничего». Разве что больше всех вызывает подозрения сам король. Что вполне логично. С чьей еще позиции удобнее управлять государством, если уж начинать именно с государства?
— С позиции министра, главнокомандующего, королевы-матери, — предложил я навскидку и ясно увидел, что зарываюсь. Если только те, кого мы ищем, не обладают способностью перемещаться прямо на месте из одного чужого сознания в другое (кстати, только этого еще не хватало), в их интересах выбрать для своего обитания кого-то помоложе. Насчет здоровее еще неясно — возможно, с их познаниями в медицине это не имеет большого значения.
— Чтобы действовать через короля как через рычаг, — продолжил отец. — Но если обладать должной силой, целью и возможностью стать абсолютно кем угодно — для чего нужны посредники, зачем стесняться? А между тем, все дружно высказываются, что плохо понимают, что он делает, включая и Колиньи и королеву-мать.
— Но в это время примерно так все и должно быть.
— Да, — он кивнул, — очень удобная мутная водица. И очень удобно для всех казаться непонимающими. Все верно. Но я его тоже не совсем понял.
Я вопросительно поднял брови.
— В том смысле, что «нет ни эллина, ни иудея», — проговорил он, будто это была даже не цитата, а формула или пароль, задевший почти вылетевшее из моей головы далеко не самое яркое за день воспоминание, — как он любит теперь говорить. И теперь он сознает, что его цель — нести просвещение и другим народам.
