Эмма Выгодская - Опасный беглец. Пламя гнева
На обратном пути они попали в шторм. «Доротею» кидало с волны на волну. Энгель Деккер бросил капитанский мостик и сам стал у рулевого колеса, — он всегда так делал, когда опасность угрожала судну. Сердитая волна каждые полминуты перекатывалась через палубу.
— Человека смыло! — закричали вдруг с левого борта.
— Парню придётся поучиться плавать, — не оборачиваясь и не меняя курса, сказал капитан. — А кто это?
— Это я, отец! — крикнул Ян.
Он успел ухватиться за конец фалрепа и влезал обратно на палубу. — Я уже научился!
— Молодец! — сказал капитан так же спокойно. — Значит, будешь моряком.
Следующим на очереди был он, Эдвард.
И отец и мать удивлялись Эдварду: он охотнее мечтал, чем играл, и охотнее читал, чем дрался. Он был широк в кости, крепок, как Ян, и светловолос, как отец, но глаза у него были не отцовские, фрисландские, бледно-голубые, а синие и выпуклые, как у матери. Когда он сидел, задумавшись, на ограде канала, свесив ноги в воду, можно было подумать, что он не один, что он ведёт с кем-то беседу или игру.
Он и в самом деле был не один: с Эдвардом всегда был «Абеллино» — книжка о знаменитом разбойнике. Он носил её на груди, под курткой. Эдвард любил книжки, как Питер, и любил море, как Ян.
Он хорошо учился и стал бы учёным лекарем или стихотворцем, если бы его не выгнали из школы.
Меестер Шнаппель, учитель, задал им в классе сочинение на тему: «О национальной добродетели и национальных героях».
«Национальные герои? Это, конечно, пираты, — решил Эдвард. — Разбоем и захватом на море промышляли все великие голландские мореплаватели. Если бы не пираты, разве Голландии достались бы такие большие и богатые острова в Тихом океане? Разбой на море — вот основа богатства Голландии!»
И Эдвард написал длинное сочинение «О пользе пиратов».
— Неслыханная дерзость! — сказал меестер Шнаппель, прочитав сочинение. — Такой образ мыслей допустить невозможно.
И Эдварда выгнали из школы.
Ему было тогда только двенадцать лет.
— А я думал, что он вслед за Питером метит в пасторы, — сказал отец, когда пришёл домой из плавания.
Несколько вечеров отец молчал. Наконец у матери кончилось терпение.
— Что мы будем делать с Эдвардом? Надо же пристроить его куда-нибудь, — сказала мать.
— Я хочу в море! — сказал Эдвард.
— Ты хочешь в море? — переспросил отец.
Он продул свою трубку и снова набил её табаком.
— Я ушёл в море первый раз в девяносто восьмом году, — сказал отец. — А у нас уже тысяча восемьсот тридцать второй. Тридцать четвёртый год я работаю в море и не наработал сотни гульденов себе на старость.
— А купец, который грузит сукно или кофе в трюм «Доротеи», выручает тысячу гульденов с каждого рейса, — сказала мать. — Пускай Эдвард пойдёт по торговой части.
Мать Эдварда, Ситске Деккер, была родом из Брабанта, из горных мест. Крестили её Франциской, но здесь, в Амстердаме, её все называли Ситске, — так амстердамцы произносили это имя. Ситске Деккер больше всего на свете боялась воды. У себя на родине она не привыкла к тому, чтобы дом глядели прямо на каналы, чтобы суда и лодки проплывали под самыми окнами, как в Амстердаме, чтобы лошади тянули за собой не повозки, а баржу с товаром.
Ситске не пустила бы мужа в море, если бы семья могла прожить без его заработка.
— Пускай Эдвард пойдёт по торговой части!..
Эдвард бегло писал, в полминуты мог умножить трёхзначное на четырёхзначное и быстро запоминал разные мудрёные слова.
У «Зимпель и Кроненкамп», в оптовой торговле, для Эдварда нашлось место. Жалованья ему для начала не положили никакого.
Зато хоть на суше!
Мать была довольна.
Глава девятая
РАБОТА НА СУШЕ
Как это было трудно — учиться торговать!
В первый день Эдвард долго искал вход в контору. Над тусклым окном висела вывеска: «Сукно, бархат, набивные ткани», но двери на улицу не было.
— Кого тебе, мальчик? — спросил у Эдварда рыжий извозчик во дворе.
— Зимпеля и Кроненкампа, — сказал Эдвард.
— Кроненкамп давно умер, — сказал извозчик.
— А Зимпель? — забеспокоился Эдвард.
— Зимпель жив, вот он, — и извозчик показал в самый далёкий угол заставленного телегами двора.
Эдвард спустился по ступенькам в грязный коридор.
— Кто там? — крикнул из-за двери простуженный голос.
На круглом стуле-вертушке сидел маленький красноглазый человек с редкими, точно объеденными бровями. Человек со скрипом завертелся на стуле.
— Это наш новый ученик?.. У него что-то слишком рассеянный вид. Глоттерс!
— Да, хозяин!
Глоттерс сполз со своей конторки. Он был суетливый, в короткой курточке, в бархатных штанах, вытертых на заду.
— Глоттерс, позаботьтесь, пожалуйста, о том, чтобы у мальчишки было достаточно дела.
— Иди сюда! — Глоттерс потащил Эдварда к конторке. — Быстро писать умеешь?
— Умею, — сказал Эдвард.
— Почерк у тебя красивый?
— Красивый, — неуверенно сказал Эдвард.
— Садись, вот твоё место. О, он ещё мал, хозяин, конторка для него слишком высока!
— Ничего, можно положить книгу под ножки табурета, — недовольно сказал хозяин. — Мы все так начинали.
— Правильно! Подложим книгу. Вот так! Ещё одну! Прекрасно. Теперь ты достанешь до чернильницы.
Глоттерс кинул на конторку стопку писем.
— Вот, переписывай! Помни: в деловом письме почерк — это всё. Ни одной помарки. Понимаешь?
— Понимаю, — уныло сказал Эдвард.
Глоттерс отошёл к своему окну. Эдвард тихонько смотрел на красноглазого: что тот делает?.. На стуле-вертушке сидеть, должно быть, гораздо веселее, чем на обыкновенном табурете, — можно вертеться. Но хозяин не вертелся. Он кидал костяшки на счётах. Белые и чёрные колечки летали по прутьям взад и вперёд, сбегаясь и разбегаясь с удивительной быстротой. Зимпель, почти не глядя, небрежно откинул всё обратно и записал получившуюся сумму.
Сумма была большая. Зимпель с досадой тряхнул счёты и начал считать снова. Сотни, тысячи, десятки тысяч. Вторая сумма получилась ещё большей. Зимпель наморщил редкие брови. Он записал и эту сумму и начал вычитать большую из меньшей.
«Только бы меня так не заставили! — с тревогой подумал Эдвард. — Вычитывать большее из меньшего даже меестер Шнаппель не умел».
К двум часам письма кончились. По улице бежали мальчишки из контор, мелкие служащие — домой на обед. «Меня тоже отпустят на целый час!» — с радостью подумал Эдвард. Но хозяин молчал. Молчал и Глоттерс.
