Бернард Корнуэлл - Враг стрелка Шарпа
Шарп кивнул:
– Сэра Огастеса тоже возмущало, что я много на себя беру.
Веллингтон помолчал:
– Правильно сделали. А что же сам сэр Огастес? Струсил?
Голос его был жёстким. Шарп заколебался, но Пэр не любил вранья, особенно вранья из вежливости.
– Да, сэр.
– Ну, и каково командовать батальоном? Понравилось?
– Временами, сэр.
Командующий встал перед камином, подняв полы плаща. Сапоги его густо покрывала грязь.
– Слава достаётся нелегко, а?
– Пожалуй, сэр.
– Мало кто это понимает. Люди считают, что быть командующим – одно удовольствие: знай себе – раздавай приказы да купайся в лучах славы, а ведь командование – это ответственность и тяжкий труд. Очень тяжкий, мерзкий порой. Как уборщик на бойне. Да, гадко. Да, противно. Но кто-то это делать должен!
Веллингтон вдруг спохватился, как будто сболтнул лишнее, и замолчал.
– Да, мой лорд.
Веллингтон махнул рукой на дверь:
– Вас вызовут, майор Шарп. Надо подыскать вам занятие. Майор, сражающийся в моих битвах, обязан быть занятым.
Шарп двинулся к выходу. Хоган следом. Пэр остановил их:
– Шарп?
– Да, мой лорд?
Веллингтон был смущён. Он посмотрел на кресло, на Шарпа:
– Я не сильно потревожу вашу рану, если напомню, что всякая боль со временем стихает?
– Не сильно, мой лорд. Спасибо.
Майор Майкл Хоган, верный друг, какого можно найти только в армии, шагал по улицам Френады:
– Вы уверены, Ричард?
– Абсолютно.
Минуту они шли молча. Шарп замкнулся в себе после смерти Терезы, а Хоган знал, насколько разрушительна бывает подобная замкнутость.
– Я встречу вас после всего.
– После всего?
– Да. – отрезал Хоган.
Вечером он собирался напоить Шарпа вусмерть, устроив ирландские поминки, пусть и несколько запоздалые. Вместе с Харпером они уговорили Шарпа. Капитан стрелков, Фредериксон, тоже обещал придти. Одноглазый полукровка произвёл на ирландца хорошее впечатление. Майора позабавили стенания Красавчика Вильяма по поводу того, что французы так и не удосужились сразиться с ним. Читая же рапорт Шарпа, Хоган в полной мере оценил скромность Фредериксона. Прайс присмотрит за ротой, а Хоган сегодня напоит Шарпа до бессознательности, вдрызг. Пусть прорвётся, наконец, гнойник в душе стрелка. Пусть Шарп говорит о Терезе, вспоминает Терезу, и утром, когда он проснётся, у него будет дьявольски болеть голова, но больше не будет болеть сердце.
– Я встречу вас, Ричард.
Ирландец перескочил глубокую колею на перекрёстке:
– Кстати, вашего приятеля сэра Огастеса вежливо попросили отсюда. Он едет домой.
– Да, я слышал.
– А о том, что «леди Фартингдейл» вернулась к себе в Лиссабон?
– И об этом.
Он получил от Жозефины гневное письмо, полное упрёков к нему и жалости к себе. В конце португалка сообщала, что ни о какой дружбе между ними не может быть и речи. Шарп порвал послание и бросил клочки в огонь. От письма ему стало худо. Не из-за Жозефины, из-за того, что Тереза видела, как он флиртует с Жозефиной. Сколько же боли он принёс своей жене. Своей жене.
Её похоронили в фамильном склепе в Касатехаде. Антонии предстояло расти без матери, и Шарп намеревался навещать её так часто, чтобы никто не посмел сказать, что у девочки отца тоже нет.
Иногда Шарп просыпался среди ночи и был счастлив, пока не вспоминал, что Терезы нет в живых, и тогда горе наваливалось на него вновь. Иногда на улице, приметив тонкую черноволосую девушку, он замирал. Сердце ёкало и обрывалось. Не она. Не Тереза. Тереза мертва.
Южно-Эссекский полк был выведен севернее Френады и построен в лощине. Расселина с одного бока резко понижалась. Там рос граб. В отличие от юного сородича из ныне разрушенного монастыря, этот граб успел вырасти и превратиться в могучее высокое дерево. У его корней зияла развёрстая могила. Рядом лежал пустой гроб.
Когда в коробе окажется тело, весь полк проведут мимо, скомандовав: «Равнение налево!», чтобы каждый видел, какое наказание ждёт дезертиров.
Профосы привели арестанта. Пока его прикручивали к морщинистому стволу, взгляд Шарпа был устремлён на сверкающие в лучах садящегося светила снежные верхушки холмов, окружающих Френаду. Полицейский офицер отрапортовал Шарпу:
– Готово, сэр!
Небо не омрачало ни единое облачко. Чистое синее небо, под которым суждено умереть дезертиру.
Умирать он не хотел. Он всегда ускользал от костлявой. Слюна пенилась на его губах. Богохульствуя и чертыхаясь, он бросал себя под верёвками из стороны в сторону, но дула четырнадцати мушкетов расстрельного взвода зловещим маятником следовали за ним.
– Огонь!
Четырнадцать прикладов толкнулись в четырнадцать плечей. Хейксвелл дёрнулся. Кровь запятнала его рубашку, подштанники, истоптанный снег, но Хейксвелл всё ещё был жив. Превозмогая боль, он победно захихикал. Он был жив! Он вновь обвёл вокруг пальца старуху с косой! Судорога выгнула его шею, и он заверещал приближающемуся стрелку:
– Тебе не убить меня, Шарпи! Тебе не убить меня! Тебе не убить меня!
Конечно, пистолет подошёл бы лучше, но Шарп оттянул кремень винтовки. Кремень высечет искру, искра воспламенит порох, и проклятье развеется вместе с пороховым дымом. Хейксвелл извивался в окровавленных путах, рыча и хныкая.
Ствол винтовки поднялся.
– Тебе не убить меня… – выкрик получился плаксивым и жалким, потому что Обадия знал, что лжёт, – Тебе не убить меня.
Пуля вбила его затылком в кору. Чары рассеялись, и человек, которого нельзя было убить, умер. Почти двадцать лет Шарп грезил об этом моменте, но сейчас не чувствовал радости, лишь усталость и пустоту.
Позади него первая звезда бледно обозначилась на небосводе. Ветер играл с ветками граба.
Отныне два видения будут вставать перед внутренним взором Шарпа при воспоминании об этой зиме. Тоненькая фигурка, беспомощно распластанная на снегу у Врат Господа, и залитое кровью тело в наскоро сколоченном гробу. Тело Обадии Хейксвелла.
Врага Шарпа.
Историческая справка
Лихая банда дезертиров и ракетное подразделение – отнюдь не моя досужая выдумка. Они существовали в действительности.
Бывший сержант французской армии сколотил шайку из беглых английских, французских, испанских и португальских солдат, пышно назвался «маршалом Потофе» и безжалостно тиранил испанских крестьян. На его совести похищения, изнасилования, убийства и Бог весть, что ещё. Боюсь, в жизни этот господин был гораздо менее обаятелен, чем описанный мною обжора. Конец его бесславной карьере положил наполеоновский генерал Марбо. Дезертиров британской и союзных армий француз любезно передал Веллингтону.
