Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей
— Да, обещал, — сказал египтянин. — Но объясни, колдунья, — спросил он, приподнимаясь на локте и с любопытством разглядывая ее лицо, — для чего тебе жить? Какое удовольствие находишь ты в жизни?
— Не жизнь сладка, а смерть страшна, — отвечала ведьма резким голосом.
И сердце тщеславного звездочета сжалось. Он вздрогнул, потому что эти слова попали точно в цель, и, желая отделаться от неприятной гостьи, сказал:
— Время не ждет. Мне нужно приготовиться к сегодняшним зрелищам. Прощай, сестра! Наслаждайся как можешь над пеплом жизни.
Ведьма, спрятав под одеждой драгоценный подарок, встала, чтобы уйти. В дверях она обернулась и сказала:
— Быть может, мы в последний раз видимся на земле. Но куда девается пламя, оставив после себя пепел? Как болотный туман, оно блуждает и дрожитнад топями преисподней. Ведьма и чародей, ученица и учитель, презренная и великий могут встретиться там снова. Прощай!
— Убирайся, старая ворона! — пробормотал Арбак, когда дверь за ведьмой затворилась, и, озабоченный, поспешил позвать рабов.
Отправляясь в амфитеатр, принято было надевать праздничные одежды, и Арбак в этот день наряжался особенно тщательно. Туника его сияла белизной; многочисленные застежки сверкали драгоценностями; поверх туники он надел восточный наряд — нечто среднее между халатом и плащом из лучшего тирского пурпура; сандалии, ремни которых оплетали ноги до колен, были усеяны драгоценными камнями и отделаны золотом. Обманывая людей в храме, Арбак всегда старался по торжественным случаям ослепить и восхитить толпу своей внешностью, а в этот день, когда, погубив Главка, он навсегда должен был освободиться от соперника и страха перед разоблачением, он одевался словно для триумфа или свадебного пира.
Обычно знатных людей сопровождали к амфитеатру их рабы и вольноотпущенники. Многочисленные «домочадцы» Арбака уже выстроились, чтобы следовать за носилками своего господина.
Только рабыни, прислуживавшие Ионе, и достойный Сосий, тюремщик Нидии, к великому своему огорчению, вынуждены были остаться дома.
— Каллий, — сказал Арбак вольноотпущеннику, который застегивал на нем пояс, — мне надоел этот город. Я хочу отплыть через три дня, если будет попутный ветер. Ты знаешь судно, принадлежавшее Нарсу из Александрии? Оно стоит в гавани. Я купил его. Послезавтра начнем переносить туда вещи.
— Так скоро! Хорошо, будет сделано. Слово Арбака — закон. А как же его подопечная, Иона?
— Она поедет со мной. Ну, все готово! Как погода?
— Душно и облачно. Наверно, к полудню будет сильная жара.
— Бедные гладиаторы! А преступникам придется еще хуже. Ступай вниз и вели рабам выходить.
Оставшись один, Арбак прошел в свой кабинет, а оттуда через портик на улицу. Он увидел, как густые толпы людей спешат к амфитеатру, услышал крики и шум — это растягивали на канатах огромный тент, чтобы зрители могли нежиться в благодатной тени, глядя на страдания своих собратьев. Вдруг раздался какой-то короткий, страшный, непривычный звук — это был львиный рык. Толпа притихла. Но вскоре зазвучал веселый смех — всех радовало голодное нетерпение царя зверей.
— Скоты! — пробормотал Арбак с презрением. — Разве вы не такие же убийцы, как я? Я убил, защищаясь, а вы делаете из убийства зрелище.
И он с беспокойством поглядел в сторону Везувия. Виноградники на его склоне ярко зеленели, могучая гора, спокойная, как вечность, вырисовывалась на безмятежном небе.
«У меня есть еще время, прежде чем начнется землетрясение», — подумал Арбак и отвернулся. Проходя мимо стола, на котором лежали таинственные папирусы и халдейские гороскопы, он подумал: «Высокое искусство? Я ни разу не прибегал к тебе с тех пор, как сбылось пророчество и миновала опасность. К чему? Я и так знаю, что отныне мой путь ясен и чист. Разве это уже не подтвердилось? Прочь сомнения, прочь, жалость! В моем сердце останутся только два стремления — власть и Иона!»
ГЛАВА II
Амфитеатр
Нидия, которую Сосий заверил, что ее письмо в руках Саллюстия, была полна надежд. Саллюстий, конечно, не станет мешкать и поспешит к претору, они придут в дом египтянина, освободят ее, взломают дверь темницы Калена. Сегодня же ночью Главк будет свободен.
Но, увы, ночь прошла, наступил рассвет, а она не слышала ничего, кроме торопливых шагов и голосов в атрии и перистиле, — это рабы готовились к празднику. Потом до нее донесся повелительный голос Арбака, заиграла веселая музыка, и длинная процессия потянулась к амфитеатру, чтобы посмотреть на смертные муки афинянина.
Процессия с Арбаком во главе двигалась медленно и торжественно. Египтянин, прибыв на то место, где все выходили из носилок и экипажей, прошел ко входу для самых знатных зрителей. Рабы его смешались с толпой, и служитель, отобрав у них билеты, совсем как в нашем современном оперном театре, пропустил их на места, отведенные для простолюдинов. Арбак сел и оглядел нетерпеливую толпу, заполнявшую громадный амфитеатр.
В верхнем ярусе, отдельно от мужчин, сидели женщины в ярких одеждах, и ярус этот был похож на пеструю клумбу; незачем и говорить, что они были самой болтливой частью зрителей; на них было направлено много взглядов, особенно со скамей, где сидели молодые холостяки. На нижних скамьях разместились богатые и благородные, городские власти, сенаторы и всадники. Крепкая загородка по краям проходов, которые вели на арену, не позволяла зверям вырваться на волю, и они попадали прямо на овальную, посыпанную песком площадку, где их ждала жертва. Окружавшая арену стенка, от которой полого поднимались скамьи, была украшена фресками с изображением зрелищ, для которых и было предназначено это место. По всему амфитеатру были проложены невидимые трубы, из которых в самую жаркую пору дня били прохладные и ароматные струйки, окропляя зрителей. Служители все еще натягивали огромный тент, или веларий, покрывавший весь амфитеатр. Это удобное изобретение жители Кампании приписывали себе. Веларий был соткан из белоснежной апулийской шерсти и украшен широкими алыми полосами. То ли по неопытности служителей, то ли по неисправности подъемных приспособлений, веларий в тот день не удалось натянуть как следует. Это всегда давалось нелегко и требовало большого искусства — тент был так велик, что его редко отваживались натягивать в ветреную погоду. Но день был необычайно тихий, служители ничем не могли оправдать свою неловкость; и когда над амфитеатром осталось большое отверстие, потому что края полотнища никак не смыкались, раздался недовольный ропот.
