Анри Кок - Сиятельные любовницы
— Государь!.. Государь!.. Помилосердствуйте!
Эти слова произнес маленький паж, обнимая колена своего короля.
Герцогиня Альбукерк всегда была милостива к нему, он не хотел, чтобы ее убивали.
Филипп вложил свой кинжал в ножны, и, обращаясь к герцогу и герцогине, сказал:
— По крайней мере, сеньор и сеньора, такие вещи делаются у себя дома, а не у королевы!
Тем все и кончилось, он повернулся спиной к чего, слишком счастливой, что отделалась так дешево.
Но направляясь вправо, ко дворцу, Филипп не без некоторой горечи процедил сквозь зубы:
— И это в тот момент, когда я стараюсь доказать, как хорошо умереть за свою даму! Нет! Ради этой умирать не стоит!..
Так у Филиппа не стало любовницы. Понятно, что только от него зависело заменить неблагодарную Элеонору. При его дворе не было недостатка в желающих иметь счастье принадлежать королю.
Но опять знатная дама? У короля было много знатных дам. До сих пор он имел только знатных дам. Неверность одной из них внушила ему желание сделаться в свою очередь неверным им всем.
Он размышлял об этом важном деле в своем рабочем кабинете, когда ему доложили о сеньоре Морето-и-Каванна.
Морето-и-Каванна и Кальдерон де ла Барка, два наиболее знаменитых драматических поэта Испании, еще очень молодые в ту пору, а следовательно, не получившие еще всей своей известности, имели неизъяснимую честь быть друзьями Филиппа IV, который спрашивал у них советов насчет своих литературных произведений.
Морето особенно пользовался симпатией Филиппа IV, не потому, что у него было больше ума и таланта, чем у Кальдерона, а потому, что он был большим льстецом: когда король удостаивал что-нибудь прочесть ему, он лучше и чаще, чем Кальдерон, восторгался. Представляя из себя артиста, король все-таки остается королем, ему нужны не товарищи, но куртизаны.
Филипп позвал Морето, чтобы посоветоваться с ним насчет плана комедии, и поэт, услышав одно лишь название, тут же чуть не помер от смеха: «Умереть за свою даму»?.. Только его величество мог придумать подобное заглавие!»
Затем целый час они толковали о пьесе: Филипп думал то, Филипп думал это, такое-то лицо будет иметь такой-то характер, в такой-то сцене встретится такая-то перипетия…
Морето постоянно восклицал:
— Прелестно!.. Бесподобно!.. Восхитительно!..
К счастью, пьеса была в одном только акте, будь она в двух, Морето вынужден был бы остановиться, он истощил весь словарь восторга.
В итоге это свидание так расположило Филиппа к Морето, что излившись перед ним как автор, он ощутил потребность открыться ему как человек.
Преподнося букет своего искусного восхищения, Морето говорил королю, что он должен гордиться тем, что уже увенчан всеми лаврами.
— Не считая, — закончил он с улыбкой умиления, — лавров любви!
Филипп вовсе не гнушался тем, что людей занимают его любовные похождения.
Однако при этих словах поэта, лицо его несколько омрачилось.
— Ах, Морето, ты думаешь, — сказал он, — что любовь меня балует… Ты ошибаешься, друг мой! Женщины смеются надо мной, как над последним нищим в моем государстве.
Морето всплеснул руками.
— Ваше величество шутит!
— Нисколько, и ты будешь очень удивлен, если я расскажу тебе мое последнее несчастье. И я решился отныне искать любовных развлечений не в том мире, от которого имел обыкновение их требовать. Обман за обман! По крайней мере, буду утешаться тем, что теперь мне станут изменять женщины, которых любят так, по глупости… всякие мещанки… актрисы… И я думаю, что…
Король пристально посмотрел на Морето и продолжал:
— Ты мог бы руководить мной на этой новой дороге. Вот уже четыре месяца, как я не был в театре. Видел ли ты там, за кулисами, какую-нибудь девушку, способную занять меня на недельку? Ты меня понимаешь?.. Но я не хотел бы и посрамления… Словом, если уж выбирать былиночку, то пусть не слишком увядшую… Итак?
Морето молчал. Он мысленно разбирал эту новую дорогу.
Вдруг он вздрогнул, как человек, который борется с дурной мыслью. Нечто вроде колебания отразилось в его лице.
— Итак? — повторил король.
— Итак, — сказал поэт, — я могу исполнить ваше желание, государь.
— Можешь?
— То есть я знаю, на кого обратить внимание вашего величества.
— А!.. А!.. Актриса?
— Актриса.
— Молодая?
— Шестнадцати лет.
— Хорошенькая?
— Как игрушечка.
— А имя этой игрушечки?
— Мария Кальдероне.
— Кальдероне?.. Погоди! Это не родственница..?
— Кальдерона? Нисколько… Уж такая не родственница, что…
— Что?
— Кальдерон до сумасшествия влюблен в нее.
— Черт возьми! Уже и соперник!
— О! Соперник не опасный. Она не любит Кальдерона.
— Кого же она любит?
— Никого.
— Никого? В шестнадцать лет?.. Актриса?..
— О! Кальдероне, несмотря на свои шестнадцать лет, вовсе не похожа на других актрис. Театр для нее лишь ступенька…
— Чтоб достигнуть?
— Состояния.
— А-а!.. Но если она хороша собой и благоразумна… ей будет это легко. Состояние, о каком мечтает девушка шестнадцати лет… актриса… Это же не сокровища Индии!..
— Пусть ваше величество не верит ей. Кальдероне будет требовательна.
— Но ты хорошо знаешь эту малютку, Морето?
— Очень! Я люблю ее!
— Ты любишь ее?
— И оставляю ее вам? Так что же делать, если она меня ненавидит?
— Вот как?.. Бедный друг, это ты так с досады… Но известно ли тебе, что женщина из низших слоев, ставшая любовницей испанского короля, не имеет права, когда король ее оставит, оставаться в обществе и обязана…
— Уйти в монастырь. Извините, государь, я вполне знаю этот закон. Но это не мешает мне желать, чтобы Кальдероне принадлежала вам. Только вам одному.
— Да. Это справедливо… Я ошибся, Морето. Тобой сейчас движет не ненависть, а чувство мести, хотя я не вменю это тебе в вину… Итак, благодарю тебя, мой друг. Скажи, Кальдероне сегодня вечером играет?..
— Да, государь, играет в «Жизнь есть сон».
— Кальдероне? Хорошо. Я пойду смотреть ее. Прощай.
Его величество отпускал поэта, по поэт не уходил.
— Ты хочешь еще что-нибудь сказать мне? — спросил Филипп.
— Последнее слово, государь. Я друг Кальдерона… И хотя она. Кальдероне, так же не любит его, как и меня…
— Тебе было бы неприятно, если б он узнал обо всем? И что ему вообще больше не на что надеяться — благодаря тебе?.. Я буду молчать. Ступай.
На сей раз Морето ушел.
Оставшись один, Филипп с отвращением проговорил:
— Тьфу! Эти поэты не лучше вельмож!.. Бедный Кальдерон, быть может, еще поплачет о том, что своими комедиями заставлял смеяться своего друга… А вдруг эта малютка не любит его?
