Михаил Голденков - Огненный всадник
— Вот же дьявол! — расстроился из-за карет Богуслав и решил вообще никуда не ехать и отменить сватовство до лучших времен, но смотритель Стацкевич стал его уговаривать:
— Какая разница, пан Богуслав! И эта карета добрая, королевская, только что другая по форме и цвету. Пустое это все! Не расстраивайтесь, езжайте на польской!
— Да лучше верхом скакать, чем в этой коробчонке ехать! — возмущался Богуслав, но в конце концов сдался.
— Да пошло оно все к черту! — махнул он рукой, осмотрев в последний раз карету, найдя достаточно чистой, без изъянов и прихватив бархатную шкатулку с золотым колечком, сел в салон, украшенный темно-вишневым бархатом.
Трясясь в квадратной, как сундук, карете, периодически отхлебывая из походной фляги английского терпкого рома, Богуслав старался позитивно думать о предстоящей женитьбе, но в его голове то и дело всплывал один и тот же образ: голубые глазки и светло-рыжие модно закрученные локоны его воспитанницы Аннуси Радзивилл… Богуслав, первый светский красавец, в сторону которого со вздохом поворачивалась далеко не одна нежная шейка самых именитых дам, никого ныне не замечал вокруг кроме Аннуси и понимал, что любой, даже самый достойный жених все равно не достоин ее. Теперь Богуслав сам был влюблен, как мальчишка, и не мог, не смел признаться себе, что любит юную Аннусю, которой еще не успело сравняться даже пятнадцати лет, любит не так, как надо, не как воспитанницу своего троюродного брата Януша. И главное, Богуслав не понимал чувств к себе со стороны самой Аннуси. Она боготворила его, радовалась его появлению и скучала во время его отсутствия. Она любила его, это верно. Но как любила? Не так ли, как любят отца дочь, как сестра брата, как племянница любимого дядюшку?
— Что же я тогда делаю? Зачем мне эта свадьба? — вздыхал Слуцкий князь и вновь, морщась, делал глоток из фляги.
Стук копыт оторвал Богуслава от раздумий и сомнений. Кто-то нагнал карету на пыльной прусской дороге.
— Что за черт?! — Богуслав швырнул на сиденье наполовину пустую флягу и высунул голову в огромном рыжем парике из окна кареты. То был посыльной с письмом от верного шляхтича пана Счастного. Богуслав взял письмо, тут же развернул, прочел, вновь злобно чертыхнулся и крикнул кучеру:
— А ну разворачивайся! Едем в Митаву!
В письме сообщалось, что Михал Пац едет к Анне Марии Радзивилл с непонятной миссией, понять которую, впрочем, учитывая любовь Паца к молодым девственницам, не так уж было и сложно. Слуцкий князь готов был убить Михала Паца. И вот, по приезде в Митаву, уже собирался это сделать на дуэли, ранним утром на берегу пруда. Впрочем, на дуэли настоял сам Пац, после того как Богуслав потребовал от князя убрать подальше «свои поганые ручонки» от Анны Марии, в худшем случае обещал «вырвать все, что у тебя есть». Пац был шокирован таким оскорблением в духе брандербуржского солдата и швырнул перчатку под ноги Богуславу.
В последние годы во всем Княжестве стали отдавать предпочтение дуэлям на пистолетах. В прагматичный семнадцатый век шляхта находила в пистолетах больше практичности и экономии, к тому же этот вид поединка казался более гуманным: раны от пуль быстрей заживали, чем глубокие колотые и резаные от сабель и шпаг. Да и времени на пистолетную дуэль требовалось меньше. Тем не менее, Пац не намерен был щадить дерзкого Радзивилла.
— Барьер на расстоянии пятнадцати шагов, — поставил условия Пац к ужасу своих секундантов, — это во Франции или Швеции пускай стреляются на тридцать шагов — слишком большое расстояние, с него не попасть! Я хочу настоящей сатисфакции! Только кровь!
— Хорошо, — соглашался Радзивилл, — но сходиться начнем с сорока метров и до подхода к барьеру каждый волен первым сделать выстрел, когда ему заблагорассудится.
Пац усмехнулся. Сорок метров! Неужто Богуслав собирается стрелять с такого расстояния?! Да пуля никогда точно не попадет в цель с сорока шагов! Оно верно, Богуслав слыл хорошим фехтовальщиком и неплохим стрелком, но с тридцати шагов из пистолета все равно не попасть. Даже с двадцати пяти. Пац прекрасно знал, что за светским щеголем Бо-гуславом скрывается хороший боец. Однако это не означало, что Богуслав может попасть в цель с сорока или тридцати шагов. В лучшем случае — с пятнадцати-двадцати. Пац был уверен, что сам он с двадцати шагов в безветренную погоду свободно сразит своего неприятеля.
Секундантов Богуслава и Паца напутало короткое расстояние между шляпами, служившими барьером.
— Спадары! Может, все-таки помиритесь? Ведь незаконное дело — стреляться! — умоляли они Паца и Радзивилла.
Но темпераментные дуэлянты и слушать не хотели о примирении. И вот оба литвинских князя встали на расстоянии пятидесяти шагов друг от друга. Утренний прохладный ветер развевал каштановую шевелюру Богуслава с красными бантами на концах длинных волос. Князь пригладил тоненькие усики над верхней губой дулом пистолета, определяя силу ветра.
— Сходитесь!
Утренняя дымка над прудом на окраине Миттавы, казалось, вздрогнула от прогремевшего выстрела. Богуслав стрелял первым, с немыслимого расстояния — двадцать семь шагов. Пац согнулся пополам и рухнул в мокрую от росы траву. Богуслав почти сдержал свое обещание — удивительно, но пуля обожгла пах его сопернику. Тем не менее, Пац предпринял титанические усилия подняться. Однако ему попасть в Богуслава было уже нереально, пуля прошла мимо, а Слуцкий князь громко заявил, что раздосадован, не услышав свиста пролетевшей мимо пули.
— Надеюсь, я остудил ваш пыл, молодой нахал! — усмехаясь, крикнул он, подняв и отряхнув от росы шляпу, наблюдая, как секунданты оказывают помощь Пацу, срывая с него штаны.
— Пан Богуслав! Вам лист от пана гетмана! — к Радзивил-лу бежал слуга, размахивая в воздухе белым бумажным пакетом. Отвернувшись от что-то кричавшего ему Паца, Богуслав зашагал навстречу слуге, сбивая ботфортами росу со свежей июньской травы.
Януш Радзивилл звал кузена объединиться против восточной угрозы. Богуслав откликнулся немедля. Он собрал небольшое войско и вместе с Янушем выдвинулся к Могилеву, но там их никто не ждал. Могилев еще пятого червеня начал переходить на сторону царя, когда из города выехал пан Константин Поклонский с четырнадцатью горожанами, прослышав, что казаки Хмельницкого орудуют на юге Литвы. Поклонский поехал к ним, чтобы договориться с атаманом Иваном Золотаренко о союзе. Доверенное лицо Золотаренко пан Спасителев отправил Поклонского к Хмельницкому.
— Нехай Хмель решит, что с тобой робить, — сказал Спасителев с таким видом, будто присутствие Могилевского пана его раздражает. Но и Хмельницкий, больше думающий о том, как бы разорвать союз с Москвой и заключить его со Швецией и Речью Посполитой, не проявил интереса к новоиспеченному «союзнику» и послал его в царский стан под Смоленск.
