Амеде Ашар - Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
— Да, как если бы мы не расставались! — радовался Рено.
Нетрудно представить себе, в каких хлопотах и в каких развлечениях проходили последние дни, которые предшествовали моменту отправки кораблей.
Г-н де Шофонтен почти забыл взывать к Богу Фехтования: что-то постоянно занимало его мысли.
Арман-Луи, наблюдавший за ним, часто заставал его за разговорами с молодыми офицерами, самыми известными в блистательном стокгольмском обществе. Как только оттуда прибывал кто-нибудь в лагерь Эльфснаб, г-н де Шофонтен спешил познакомиться с ними, и вскоре после того их видели прогуливающимися рука об руку и беседующими.
— Что за страсть заставляет тебя бегать за каждым корнетом, которого посылает нам столица? — спросил его однажды г-н де ла Герш.
— Друг мой, — ответил Рено с серьезным видом. — Помнишь ли ты особу, которую звали баронесса д`Игомер?
— У меня, конечно, меньше причин помнить о ней, чем у тебя, но я не забыл её.
— Ну так вот, я спрашиваю у всех офицеров, только что прибывших, не знают ли они, что с ней сталось. Я все время надеюсь, что один из них, брюнет или блондин, её встречал.
— И что отвечают тебе эти господа красавцы?
— Ни один из них не видел её уже давно. Никто не знает, куда она уехала, и это беспокоит меня.
— Ты боишься, не убило ли её отчаяние?
— Ну нет, дудки! Этого я не боюсь.
— Тогда чего же?
— Ты молод, мой бедный Арман-Луи, ты ничего не понимаешь. У Теклы — я помню, она позволяла мне называть её по имени — в глазах постоянно сверкают какие-то молнии, и это заставляет меня тревожиться.
— Ах, эти женщины!
— Стал бы я думать о мужчинах!
— Неужели побоялся бы?
— Пожалуй. Каркефу мне много говорил об этом чувстве, с которым он жил в полном согласии и к чему он стремился. Теперь я знаю: это нечто, что вызывает легкий озноб под кожей.
— Однако не улетучилась же, как призрак, твоя баронесса д`Игомер!
— Поговаривают, что она постриглась в монахини в одном из монастырей в Померании. Но я не верю в монастырь. У Теклы слегка курносый носик и розовые губки. Такие носики и тем более такие губки не помещают за монастырские решетки. Другие утверждают, что она вернулась в Германию к принцу из их рода.
— Поскольку мы отправляемся в Германию, ты можешь быть спокоен — ты её там встретишь.
— Гм! Это не то, чего я больше всего желал бы.
— Есть наказания, то бишь покаяния, которые не приносят счастья или облегчения; не доверяй случаю, — предостерег его Арман-Луи.
Рено вздохнул с видом полусерьезным, полушутливым:
— Напротив — я начну все сначала, и, быть может, это будет самым верным способом, чтобы исцелиться и не думать об этом больше.
24 июня 1630 года наконец был дан сигнал грузиться на корабли. Дул северный ветер. Бесчисленные толпы людей, съехавшихся со всех концов Швеции, собрались на берегу у рейда. Горожане, крестьяне, дворяне оглашали воздух криками.
Когда король появился на лошади в окружении своих офицеров и дворянской элиты, публика приветствовала его громовыми раскатами. Пушечный выстрел утонул в людском гаме. Многочисленные флаги развевались на мачтах кораблей, золоченые гербы сверкали на солнце: это было великолепное зрелище, наполнявшее сердца собравшихся возвышенными чувствами. Много надежд возлагалось на эту армию, выступающую в поход под командованием таких военачальников! И Швеция приветствовала её своими восторженными напутствиями — всем казалось, что победа ожидала её на другом краю горизонта.
Густав-Адольф был теперь не всадником, которого г-н де ла Герш встретил в окрестностях белого домика, преодолевающим одним махом зеленую изгородь, когда тот предавался ещё порывам молодости и любви. Теперь это был уже коронованный вождь воинственного народа, военачальник, на котором держались судьбы королевства. Он был значителен и спокоен, в нем чувствовалась смелость героя и власть стратега. Достаточно было посмотреть на него, чтобы проникнуться к нему сердечным доверием. Больше всего Арман-Луи жалел теперь о том, что не мог быть с мушкетом на плече и с саблей в руке среди этих доблестных офицеров, с которых горожане и купцы не сводили сейчас глаз.
Арман-Луи не мог удержаться, чтобы не вспомнить, приветствуя Густава-Адольфа шпагой, что этот молодой король с лучистым взглядом, пожалуй, не расстался бы с Маргаритой, не случись этой молниеносной развязки. Да и могла ли тайная любовь белокурой кальвинистки противостоять упоительным обещаниям славы и восторгам всего народа?
«Он оставил ей дальний уголок своего сердца», — подумал он.
Артиллерийский залп только что известил, что батальоны полка Стенбока, которым король любил командовать лично, покинул берег, чтобы подняться на борт судна, когда глаза г-на де ла Герш остановились на женщине, одетой в черное, которая молилась на пригорке в отдалении. Много других женщин молились на коленях в толпе: почему именно она более всех других привлекала его взгляд? Что-то необъяснимое подталкивало Армана-Луи в её сторону. Всем своим видом, в котором ощущалась душевная сосредоточенность и одиночество, она тронула его сердце, и молодой капитан почувствовал необъяснимое волнение, возраставшее по мере того, как он приближался к этой женщине.
Когда он был уже в нескольких шагах от пригорка, на котором она молилась, смущенный тем, имеет ли он право отвлечь её от святого занятия, он остановился. Женщина подняла свою вуаль.
— Маргарита?! — удивился Арман-Луи.
— Да, Маргарита! — отвечала она, протягивая тонкую руку, которую он поцеловал с уважением. — Но не та Маргарита, которую вы знали когда-то опьяненной преступной любовью, красивой и, может быть, счастливой, считавшей, что весь мир полон счастья. Теперь это другая Маргарита, проснувшаяся на краю бездны, разбуженная Богом! Сколько слез пролито с того страшного дня! Пусть же горе утраты очистит мою душу! Могу ли я заслужить прощения на Небесах, о котором молюсь?! Но если это преступление — молиться за того, кого я так любила, — ах, если это преступление, я никогда не откажусь от него! Я молилась сейчас за Густава-Адольфа, за его армию, которая уходит навстречу войне, за этот флот, идущий навстречу буре!
— Король здесь, — сказал Арман-Луи. — Несколько скачков моей лошади — и я буду рядом с ним, и я могу, если вы хотите…
— Нет! — поспешно ответила Маргарита. — Я поклялась никогда больше с ним не говорить. Отец простил меня такой ценой. Ах, не желайте мне снова увидеться с ним… Если однажды это случится, это значит, что он умрет.
Пушки беспрерывно грохотали, приветствуя каждый проходящий полк.
Глазами, полными слез, Маргарита наблюдала это зрелище.
