Сергей Нуртазин - Русский легион Царьграда
– И как же ты, друже, татем стал? Пошто же вы люд губите да нажитое отнимаете? Не богоугодное то дело!
– Не суди, да не судим будешь, – ответил Торопша. – В Турове лишил я живота сына знатного боярина за то, что тот конем меня, пешего, толкнул да еще, псом обозвавши, плетью огрел. Боярин же с челядинами своими да кметями изловить меня удумали. Тогда ушел я в леса, тут Пырю с другами его повстречал и к ним прибился, а они меня старшим признали. Но вот что молвить тебе хочу: не от жадности и злобы стали мы татями. Пырю насильно пытались заставить веру новую принять, только не захотел он, в леса ушел, женку его увели, куда, не ведомо. Пыря думает, что приглянулась она боярину, что с воями приходил да со священником. А Покора, – указал Торопша на мужика, пытавшегося проткнуть Мечеслава копьем, – купчина киевский разорил, Вятко от тиуна бежал, обвинил его пес княжий в краже коня, коего он не брал. Вот за беды наши и зорим мы купчин и слуг боярских да княжеских, смердов же не обижаем. А татей, что безвинно люд простой губят, мы сами три дни назад побили, двоих сотоварищей своих в сече потеряли.
– Слух до нас дошел, – встрял в разговор Пыря, – что милует всех Владимир. Пошли мы к Киеву у князя прощения просить, да по пути прознали, что отменил он указ свой, велел казнить всех татей и даже виру за головы принять отказался. И вернулись мы опять в леса, нет нам возврата к мирной жизни, нас или местьники жизни лишат, или князь казни предаст!
– Что ж, не серчайте, браты, коли что не так молвил. Но ведаю одно: надо вам к вере истинной идти, в ней ваше спасенье. Идите к Богу, он милосерден, примите веру, может, и простит князь грехи ваши и учинит справедливый суд, я же поспособствую вам, ко князю пойду, к знакомцу своему отцу Дионисию! Ну а ежели выйдет не по-нашему, тогда идти вам надобно на земли новые, или в леса, где власти княжеской нет, или на порубежье к люду вольному! – сказал Мечеслав.
– Да мы и сами о том думали, – молвил Торопша.
Мечеслав, вынув из мошны горсть монет, передал их сотоварищу:
– Возьмите, браты, вам они надобны будут для того, чтобы жизнь свою сызнова начать.
– Что ж, Мечеслав, благодарствуем за доброту твою! Что дале будет, неведомо, но об речах твоих мы подумаем. Эх, жаль, что уходишь ты поутру, и встреча наша недолгой была, а то бы вспомянули о былом, на ловы сходили бы, зверя-то здесь видимо-невидимо! Ну да ладно, пора на покой, – сказал Торопша и, положив руку на плечо Мечеслава, добавил: – Рад был я встрече нашей, старшой, а то уж и не чаял свидеться с тобой. Может, останешься?
– Коли друг добрый просит, почему не погостить? – сказал Мечеслав, обнимая Торопшу.
* * *Погостив у Торопши, Мечеслав продолжил свой путь, а на прощание сказал бывшему соратнику:
– Об одном прошу, дождись меня до лета. Коли не появлюсь, ступайте своим путем.
И вот теперь он неторопливым усталым шагом подходил к воротам Киева. Месяц-студень решил показать свой суровый норов, осыпая землю снегом и пугая людей ветром и морозом. Сторожа, ежась и прикрываясь от порывов ветра, пыталась закрыть тяжелые дубовые ворота, обитые железом. Мечеслав уже хотел пройти между створками, когда грубый голос окликнул его:
– Эй, молодец, кудай-то ты поспешаешь? А ну, други, держи его!
Высокий усатый ратник в тулупе, одетом поверх кольчуги, преградил путь Мечеславу острием копья. Долго выспрашивал, кто таков и что надобно ему в Киеве. Покашливая, к ним подошел пожилой седобородый воин.
– А ну, угомонитесь, сороки! Пропустите воина славного Мечеслава!
– Викулич, ты ли это, старинушка?! Сколь лет, и все в стороже! – воскликнул радостно Мечеслав.
– Я, Мечеславушко, еще при княгине нашей Ольге град этот от печенегов оборонял и на стороже его буду, покуда не настанет мой смертный час! – сказал Викулич. Поговорив со старым знакомцем, Мечеслав отправился дальше. Вскоре он подходил к Ормовой избе, у дверей которой его встретил огромный молодой пес. Завидев чужого, он оскалился, зарычал, шерсть на холке встала дыбом. Мечеслав сказал:
– Ты что же, псина, хозяина не признал? А ведь я тебя, щеня, на руках пестовал.
Услышав знакомый голос, пес перестал лаять, приподнял уши.
– Ну и здоров ты, братец, – Мечеслав, присев на корточки, протянул собаке руку. Аргус, принюхиваясь, почуял запах, знакомый со щенячьего возраста, ткнулся холодным носом в протянутую теплую ладонь и, облизнув ее шершавым языком, завилял хвостом. Мечеслав погладил собаку по голове, почесал за ушами, потрепал холку. Пес, помахивая хвостом, стоял, прищурившись от удовольствия и подаренной ему ласки. Услышав голос, доносящийся из избы, Мечеслав привстал.
– Аргус! Что ты там разлаялся! Покою от тебя нет, на кого ты?
Дверь отворилась, и на пороге появилась Таисия.
– Мечеслав! – прошептала она, прислоняясь спиной к стене. От неожиданности силы покинули ее. Мечеслав шагнул к ней. Таисия бросилась к нему и, обняв за шею, рыдая, уткнулась в плечо.
– Вернулся! Наконец-то ты вернулся! Я так ждала тебя, Мечеслав, каждый день ждала! – повторяла она сквозь слезы.
Волна любви и нежности захлестнула Мечеслава, он крепко прижал к себе теплую, пахнущую уютом Таисию.
– Ну что ты, будет, не печалуйся! Любая ты моя! Таисьюшка! Вернулся я! – сказал он, глядя через отворенную дверь на прибранную избу, почувствовал, что это именно то место, куда он так стремился. Почувствовал, что это его дом, и прошептал: – Вернул-ся!
Эпилог
Райнвейг в окружении домочадцев стояла на берегу фьорда и смотрела, как не торопясь подходит к ним сошедший с кнорра купец Рулав, давний друг близкого родственника Орма, не раз навещавший их. По обе стороны от нее стояли ее сыновья Олаф и Гилли, высокие, рыжеволосые парни. Младший из них, Гилли, помнил этого купца, не раз привозившего вести и подарки от их дяди Орма, ушедшего из дома, когда ему, Гилли, сыну Торальда, не исполнилось и двух зим. Помнил он, и как они с братом Олафом увлеченно слушали его удивительные рассказы о дальних краях и теплых морях, о стране лесов и городов Гардарике, о Миклагарде, где живет конунг ромеев, рассказы, на всю жизнь запавшие ему в душу.
Мать Гилли Райнвейг, видя хмурый вид гостя, обеспокоилась и думала о том, какую весть привез он на этот раз. Рулав подошел к женщине и после приветствия протянул сверток.
– Это вам от Орма, здесь монеты и драгоценности, поставьте рунный камень и напишите на нем, что славный воин Орм, сын Хакона, погиб в Греции, – сказал он.
Райнвейг вздрогнула, устремила взгляд в море, будто увидела там что-то важное. Она вспомнила слова, сказанные Ормом при расставании много лет назад:
– Может быть, когда-нибудь придет от меня посланец, принесет серебро и скажет, где я погиб. Тогда ты и твои подросшие сыновья установите в мою честь рунный камень, только так имя мое может вернуться домой.
