Роберт Стивенсон - Катриона
Все это мне очень не понравилось, и чем больше я раздумывал, тем меньше мне это нравилось. Не Алана ли искал тот офицер? Или, может быть, Катриону? Она шла прямо ко мне, опустив голову, потупив глаза, такая чистая и нежная, что я не — мог усомниться в ее невиновности. Но вот она подняла голову и заметила меня; мгновение она колебалась, потом продолжала путь, но уже медленней, и, как мне показалось, слегка покраснев. Когда я увидел это, страхи, подозрения, тревога за жизнь друга — все это исчезло из моей души; я встал и ждал Катриону, опьянев от надежды.
Когда она подошла, я пожелал ей доброго утра, и она ответила мне совершенно спокойно.
— Вы не сердитесь, что я последовал за вами? — спросил я.
— Я знаю, что у вас не может быть плохих намерений, — ответила она; и тут самообладание изменило ей. — Но зачем вы посылали деньги этому человеку? Не надо было этого делать.
— Я посылал деньги не ему, — ответил я. — Они для вас, и вы это прекрасно знаете.
— Но вы не имели права посылать их ни для меня, ни для него, — сказала она. — Дэвид, это нехорошо.
— Конечно, это плохо, — сказал я. — И я молю бога, чтобы он помог мне, несчастному тупице, исправить мою глупость, если только это возможно. Катриона, вы не должны так жить. Простите меня за резкое слово, но этот человек недостоин быть вашим отцом и заботиться о вас.
— Прошу вас, не говорите о нем! — вскричала она.
— Мне незачем больше о нем говорить. И не о нем я думаю, поверьте! — сказал я. — Все мои мысли только об одном. Я долгое время жил в Лейдене один. И хотя я был занят учением, но все равно думал об этом. Потом приехал Алан, и я стал бывать среди офицеров, на парадных обедах. Но эта мысль по-прежнему одолевала меня. И то же самое было раньше, когда вы были рядом со мной. Катриона, вы видите этот платок у меня на шее? Вы тогда отрезали от него уголок, а потом бросили. Теперь я ношу ваш флаг. Он у меня в сердце. Дорогая, я не могу жить без вас. Ради бога, не отталкивайте меня.
Я встал перед ней и преградил ей путь.
— Не отталкивайте меня, — твердил я, — окажите мне хоть немного снисхождения!
Она не отвечала ни слова, и я помертвел.
— Катриона! — воскликнул я, пристально глядя на нее. — Неужели я снова ошибся? Неужели для меня все потеряно?
Она, затаив дыхание, подняла на меня глаза.
— Дэви, так это правда, вы меня любите? — спросила она тихо, едва слышно.
— Люблю, — ответил я. — Ты же знаешь… Люблю.
— Я давно уже не принадлежу себе, — сказала она. — С самого первого дня я ваша, если вы согласны принять меня!
Мы были на холме; дул ветер, и мы стояли на виду, нас могли видеть даже с английского корабля, но я упал перед ней на колени, обнял ее ноги и разразился рыданиями, которые разрывали мне грудь. Буря чувств заглушила все мои мысли. Я не знал, где я, забыл, отчего я счастлив; я чувствовал только, что она склонилась ко мне, ощущал, что она прижимает мою голову к своей груди, слышал, как сквозь вихрь, ее голос.
— Дэви, — говорила она, — ах, Дэви, значит, ты не презираешь меня? Значит, ты любишь меня, бедную? Ах, Дэви, Дэви!
Тут она тоже заплакала, и наши счастливые слезы смешались.
Было уже, наверное, около десяти утра, когда я наконец осознал всю полноту своего счастья; я сидел с нею рядом, держал ее за руки, глядел ей в лицо, громко смеялся от радости, как ребенок, и называл ее глупыми, ласковыми именами. В жизни не видел я места прекраснее, чем эти дюны близ Дюнкерка; и крылья мельницы, взмывавшие над холмом, были прекрасны, как песня.
Не знаю, сколько мы сидели бы так, поглощенные друг другом, забыв обо всем на свете, но я случайно упомянул об ее отце, и это вернуло нас к действительности.
— Моя маленькая подружка, — твердил я, и радовался, что эти слова воскрешают прошлое, и не мог на нее наглядеться, и мне было милым даже недавнее наше отчуждение… — Моя маленькая подружка, теперь ты принадлежишь мне навеки. Ты принадлежишь мне навсегда, моя маленькая подружка. Что нам теперь этот человек!
Она вдруг побледнела и отняла у меня руки.
— Дэви, увези меня от него! — воскликнула она. — Готовится что-то недоброе. Ему нельзя верить. Да, готовится недоброе. Сердце мое полно страха. Что нужно здесь английскому военному кораблю? И что тут написано? — Она протянула мне письмо. — Я чувствую, оно принесет Алану несчастье. Вскрой письмо, Дэви, вскрой и прочти.
Я взял письмо, взглянул на него и покачал головой.
— Нет, — сказал я. — Мне это противно, не могу я вскрыть чужое письмо.
— Не можешь даже ради спасения друга? — воскликнула она.
— Не знаю, — ответил я. — Кажется, не могу. Если б только я был уверен!
— Нужно просто сломать печать! — настаивала она.
— Знаю, — сказал я. — Но мне это противно.
— Дай сюда, — сказала она. — Я вскрою его сама.
— Нет, не вскроешь, — возразил я. — Это немыслимо. Ведь дело касается твоего отца и его чести, дорогая, а мы оба его подозреваем. Да, место опасное, у берега английский корабль, твоему отцу прислали оттуда письмо, и офицер со шлюпки остался на берегу! Он, конечно, не один, с ним должны быть еще люди. Я уверен, что сейчас за нами следят. Конечно, письмо надо вскрыть. А все-таки ни ты, ни я этого не сделаем.
Все это я сказал, обуреваемый чувством опасности, подозревая, что где-то рядом прячутся враги, и вдруг увидел Алана, который бросил следить за Джемсом и шел один среди дюн. Он, как всегда, был в своем военном мундире и имел бравый вид; но я невольно вздрогнул при мысли о том, как мало пользы принесет ему этот мундир, если его схватят, бросят в шлюпку и отвезут на борт «Морского коня» — дезертира, бунтаря, да еще приговоренного к казни за убийство.
— Вот человек, — сказал я, — который больше всех имеет право вскрыть или не вскрыть письмо, как сочтет нужным.
Я окликнул Алана, и мы с Катрионой встали на ноги, чтобы он мог нас видеть.
— Если это правда… если нас снова ждет позор… сможешь ты его перенести? — спросила она, глядя на меня горящим взглядом.
— Мне задали почти такой же вопрос после того, как я увидел тебя впервые, — сказал я. — И знаешь, что я ответил? Что если я люблю тебя так, как мне кажется, — а ведь я люблю тебя гораздо больше! — я женюсь на тебе даже у подножия виселицы, на которой его повесят.
Покраснев, она подошла ко мне совсем близко, крепко прижалась ко мне, взяла меня за руку; так мы стояли и дожидались Алана.
Он подошел со своей всегдашней загадочной улыбкой.
— Ну что я тебе говорил, Дэви? — сказал он.
— Всему свое время, Алан, — ответил я. — А сейчас серьезная минута. Что тебе удалось узнать? Можешь говорить прямо, Катриона наш друг.
— Я ходил понапрасну, — сказал он.
