Игорь Наживин - Степан Разин (Казаки)
И она с низким поклоном подавала дьячку чарку запеканки, от которой сладкий дух распространялся по всей хате, а Панфил долго потом с удовольствием обсасывал усы.
Казаки больше не приставали к заметно подросшему парнишке, хочет ли он в казаки, и не заставляли его казать язык, – он уже понял, что всё это на смех и не поддавался, – а если начинали они очень уж приставать к нему, то он, хмуря бровки и картавя, садил такой крутой матерщиной, что все просто за животики хватались: ну уж и дошлый же парнишка!..
И, наконец, раздался заветный крик: едут!
Весь Кагальник высыпал из хат и землянок к перевозу. Казаки возвращались верхами и пешем, а за ними шёл обоз. Но было казаков немного: одни с пути розно разбрелись, другие в Царицыне остались, третьи на Астрахань подались. Впереди станицы на царском аргамаке, – уцелел только один, а остальные без ухода настоящего подохли, – ехал атаман. Голова его была всё ещё перевязана, а левая нога густо обмотана тряпьём. Он заметно похудел, и глаза его горели мрачным огнём. Станичная старшина встретила его у перевоза хлебом-солью, слышались редкие голоса: «Батюшка, кормилец наш…», но восторга первых дней не было. Степан проделал всю обряду встречи, как полагается, до конца, перецеловался со старшиной, раскланялся с казаками и сразу же направился к себе погреться – было очень сиверко, и с неба сыпалась крупа – и отдохнуть.
Раскрасневшаяся Матвевна, прифрантившиеся детишки и самодовольный Фролка встретили его у ворот. Степан бросил было на Фролку сердитый взгляд за его самовольство, но тут же и осёкся: ведь и он возвращается битым… Но целая груда тайных грамот со всех концов России, которые тут же передал ему Фролка, и известие, что его давно уже поджидают гонцы от Серка, Дорошенка и из Москвы, сразу же сказали ему, что дело его не кончено. И он подбодрился…
Он, повеселев, шагнул в избу, поздоровался ещё раз со всеми добрым обычаем и всех оделил богатыми гостинцами. На столе под образами уже приготовлен был почестный пир для него и всей старшины. Посередине стола красовался костяной Царьград.
– Ну-ка, гости дорогие, милости просим нашего хлеба и соли откушать… – поклонился он старшинам.
– Атаману первое место и в бою, и за столом… – сказал кто-то. – Садись под образа, Степан Тимофеич, а мы за тобой…
Степан, садясь, задел раненой головой о лампадку и, с досадой сорвав её с тоненьких медных цепочек, швырнул жене:
– Нужно вот тебе эти цацы-то развешивать!..
Все тесно усаживались за стол, внимательно наблюдая украдкой, как бы не сесть выше, чем полагается. Не хватало только гонца от Серка: запорожец уже две недели пил мёртвую и никуда не годился. Первую чарку выпили с благополучным прибытием и с аппетитом принялись за еду: Матвевна в грязь лицом не ударила… За царя не пили, потому что теперь это, как все понимали, было уже не нужно: ежели идти уж, так напрямки, а то одна волынка получается…
– Ну, ребятушки… – проговорил Степан, налив по другой. – О беде нашей вы, знамо дело, уже слышали, и бобы нам разводить нечего… Всё дело в том, что мы на низу больно долго тогда проволынились и дали Москве время собрать силы. И на этом конец разговору. Не назад нам нужно смотреть, а вперёд, на предбудущее… Так ли я говорю?
– Так… Правильно!.. – одушевленно загудела застолица. – Слюни распускать нечего. Дали промах, поправляться надо…
– Ну, вот… – сказал Степан. – Так вот и давайте думушку думать о том, что делать нам… И надо разбирать дело без страху, а глядеть правде в глаза прямо, по-казацки. Теперь Москва нас и здесь в покое не оставит, а пошлёт ратную силу и сюда промышлять над нами. Так заместо того, чтобы ожидать по-бараньи, пока нам ножом по горлу полоснут, нам лучше самим постараться, как бы их выпотрошить. Так ли?
– Так… Верно… Что правильно, то правильно… – подхватили дружно старшины. – Ишь, сколько грамот-то со всех концов тебе нанесли – дружков у нас везде довольно… Говори дальше…
– А ну, сперва ещё по чарочке… За вольное казачество наше!..
Все шумно и воодушевлённо выпили. Матвевна была недовольна: опять эта волынка затирается!.. Нет, надо будет разговорить Степана… она подала на стол жареного поросёнка. Были Филипповки, скоромиться ей было противно, но она скрепя сердце подчинялась новым порядкам, хотя сама скороми не ела и детям не давала.
– Так вот… – сказал Степан, крепко хрустя хрящиком. – А для того, чтобы боярам потроха выпустить, нужно нам допрежа всего видеть, как обстоят наши дела по другим местам. И прежде всего, знамо дело, на Дону, в Черкасском. Слышал я, что там наши кармазинники опять голову подняли…
– Еще как!.. – заговорили злобно казаки. – И всё с Москвой грамотами ссылаются…
– Погоди. Рассказывай кто-нито один… Ну, хоть вот ты, дядя Ерофей…
Ерофей – краснорожий казачина с бородой на два посада и с наглыми, всегда точно пьяными глазами – расправил свою бороду и откашлялся.
– Ну, вот… – начал он. – Как ушли вы тогда на Волгу, стали домовитые наши что-то всё снюхиваться. Потом собрали круг и выбрали станицу в Москву в двенадцать человек, чтобы царю челом ударить: будем-де служить тебе верой и правдой, как наши старики служили, по-старому, по-хорошему. Ну в Москве, одначе, им что-то веры не дали и заместо того, чтобы пожаловать, под Архангельский город, в Холмогоры, в ссылку всех угнали. А вслед за тем из Москвы в Черкасский вскоре грамота пришла: не приставайте-де к богоотступнику Стеньке, казаки, прямите великому государю, а то де и жалованья вам нашего не пошлём. Корнило, как грамоту на кругу вычитывал, так прослезился индо…
– Ах, старая лиса!.. – стукнул по столу кулаком Степан. – Ну?
– Да. И говорит это Корнило: согрешили-де мы, братья казаки, перед Богом и великим государем, отступились от веры христовой и от святой соборной апостольской Церкви. Пора бы нам покаяться и свои дурости отложить, чтобы всё опять пришло в достоинство… А те и-и галдеть: правда твоя, атаман!.. Пошлём опять станицу к великому государю, принесём ему за весь Дон повинную… Ну, выбрали они это Родивона Калужника, и стали те собираться. Ну, тут мы встряли: никакой станицы не надобно – иль захотели донского дна отведать? Так и не дали им послать станицу. Ну, только они своего лукавства никак не оставляют, и нам надо глаз на них держать день и ночь…
– Глазом тут многого не сделаешь… – сказал захмелевший Степан. – Вот оглядимся маленько да и в гости к ним грянем. Надо так ли, эдак ли развязку делать. Как можно нам на Москву идти, когда у нас на Дону полной власти нету? Мы на Москву, а они нам в затылок… Это надо кончать…
– Правильно…
– На том и порешим пока… – сказал Степан и обратился к молодому ещё, складному и красивому казаку с бойкими чёрными глазами, Мишке Шаповалу, который только что тайно в Москву ходил. – Ну, а как в белокаменной?… Ждут ли нас там в гости?
– Ждут… – весело улыбнулся Мишка. – Чёрный народ крепко ждёт везде. А богатеи крепко опасаются. Бояре, которые незаметнее, да гости именитые вроде Шорина Васьки, те все своё добро, которое полутче, во дворы иноземных послов опять свозят – это там такую уж повадку взяли: как чуть что не так, так сичас свои животы к иноземцам перевозить… Тревожутся… А царь, между протчим, только что оженился…
– Да что ты?!.– загрохотала застолица. – Ах, старый чёрт!.. У кого же взял?
– У Матвеева какая-то девка проживала, вот её и приспособил… – сказал Мишка, смеясь. – Ладная, говорит, такая… Гладкая…
– Ах он старый чёрт!.. – заржал Алёшка Каторжный, маленький, но ловкий и какой-то бесшумный мужичонка с рваными ноздрями. – Ничем о спасении души думать, а он вон куды полез…
– Да ему, чай, с ей уж и не справиться… – встряли со смехом другие. – Ну, помощники там найдутся!.. Поди-ка, какие все кобели при дворе-то проживают… Глянешь, так что твоё мереньё…
– И перед свадьбой, вишь, царь-то обрился, чтобы помоложе быть маленько… Тоже смекает.
Опять взрыв весёлых и крепко присоленных острот.
– Ну, только это самое бритьё в Москве многие которые не одобрили… – рассказывал Мишка. – А особенно Морозова боярыня взлютовала, – вот та, что всё с протопопом Аввакумом путалась. Ей по чину-то полагалось во время венчания титлу, что ли, там какую-то царскую говорить, так наотрез отказалась: все-де святые с бородами писаны, а которые-де рыло себе скоблят, те лик Божий искажают да псам, да котам уподобляются…
– Так и сказала?!.– восхищённо повторяли уже запьяневшие казаки. – О то баба!.. Не баба, а казак… Нам бы вот таких сюда в бабьи атаманы… А, Матвевна?
– Ну, и сами управимся… – поджимая губы, отвечала недовольная Матвевна. – Чего-чего, а баламутиться-то умеем…
Степан грозно посмотрел на неё через стол.
– Да ведь Морозихе-то можно так правду-матку резать… – говорили казаки. – Её враз не слопаешь… Бают, как выедет на своих конях-то, так сзади ней чуть не полк холоп ей бегом бежит… А золота да богатства всякого, самому царю нос утрёт… Не, коли что, так и с ей не постесняются. Таких-то вот и сожрать лестно, потому по закону все богатства-то на царя тогда отписывают…
