Гвидо Дикман - Лютер
Секретарь застал Фридриха на его любимом месте, у высоких окон охотничьего кабинета. Он стоял совершенно недвижно, прижавшись лбом к оконному стеклу.
— Мой князь, не пора ли послать солдат? — задыхаясь, крикнул Спалатин.
Снизу доносились яростные крики мятежников.
— Боже милосердный, они уже на пороге церкви, а там как раз идет служба! Не было бы кровопролития!
Фридрих был бледен и выглядел совершенно больным. Его тучное тело было облачено в простой балахон из темного сукна. Ткань помялась — казалось, он несколько дней не снимал с себя одежду. Фридрих медленно покачал головой и произнес не оборачиваясь:
— Насилие вызовет еще большее насилие, друг мой. Если Виттенбергу не удастся достигнуть религиозного согласия, это пагубно скажется на всем остальном христианском мире.
Спалатин встал рядом с князем и тоже посмотрел в окно. Он с ужасом увидел, как четверо ражих мужиков палками колотили по стенам и дверям церкви. Летели камни, а на площади несколько юнцов размахивали топорами и дубинками. Под торжествующие крики окружающих они обрубали деревянным святым носы и уши. В стороне, там, где прежде стоял позорный столб, был разложен костер.
— Эх, какой же все-таки тупица этот Карлштадт! Он ведь превратился просто в одержимого варвара! Нужно как-то привести его в чувство, иначе…
Спалатин не договорил. Он обмер, увидев, как двое молодцов выволакивают из церкви на веревке какого-то монаха. Подол рясы у него был объят пламенем, из раны на голове сочилась кровь. Это был верный друг Лютера, брат Ульрих.
ГЛАВА 17
Вартбург близ Айзенаха, февраль 1522 года
Работника, который два раза в день приносил Мартину еду, звали Маттиас. Люди в замке называли его Маттес и вечно подтрунивали над ним, как только предоставлялась возможность. Они считали парня тупым простофилей, которому всё приходилось повторять по десять раз, пока он не возьмет в толк, что надо делать. Но Маттес зла ни на кого не держал. Такое миролюбие часто делало его мишенью для соленых шуточек приятелей, но прямых стычек и драк ему обычно удавалось избежать. Он никогда ни на что не жаловался, а с недавних пор то и дело заходил к Мартину, занятия которого его и восхищали, и поражали. При этом странный юнкер, который лишь изредка покидал свою комнату и дни напролет просиживал над толстыми книгами, частенько бывал не в духе. Но человек называвший себя Йоргом, никогда не бил Маттеса и не кричал на него. Иногда он даже приглашал его сесть на скамью у себя в комнате и послушать его рассказы про Новый Завет. При этом ему удавалось столь живо описать чудный мир, в котором жил Иисус Христос, что у Маттеса голова шла кругом.
Между тем начались снегопады. Мягкая зима первых январских дней сменилась жестокими морозами. Над окном висели ледяные сосульки, а на подоконнике образовывались ледяные наросты, которые Мартин каждое утро скалывал своим кинжалом. Куски льда он растапливал в небольшом котелке на печке, расположенной в нише, и у него получалась чистая, прозрачная вода.
Когда однажды вечером Маттес вошел со своим подносом в каморку под крышей, ему в лицо внезапно ударил ледяной ветер. Удивленный, он застыл на пороге. Окно было открыто; свиной пузырь, который несколько дней назад натянули на раму для защиты от холода, был порван. В комнату летел снег, покрывая светлые доски пола тонким мучнистым слоем.
— Боже мой, господин… — испуганно позвал парень.
В глубине комнаты возле сундука лежал опрокинутый стул. Постель была скомкана, а на белой стене виднелись безобразные чернильные пятна. Казалось, что здесь произошла драка. Но Маттес не мог понять, как это разбойники, не имея ключей, проникли в башню. Так в чем же причина столь чудовищного беспорядка?
Маттес начал было соображать, не позвать ли кого на помощь, когда вдруг заметил скорчившуюся фигуру. Это был юнкер Йорг. Он сидел на полу, в самом дальнем углу, и писал. Глаза его в пламени свечи лихорадочно блестели. Правая рука, в которой было зажато перо, безостановочно скользила по большому листу пергамента. Пальцы его, покрасневшие от холода, были измазаны чернилами.
Мартин хотя и заметил Маттеса, но головы не поднял.
— Всё в порядке, — хрипло проговорил он. — Со мной ничего не случилось. Просто мне каждую ночь приходится бороться с дьяволом, с этим адским отродьем. И сегодня в полночь, когда в башне затихли все шаги, он ко мне явился. — Он указал на стену: — Вон, посмотри! Я бросил чернильницу в это отродье!
Дрожащими руками Маттес поставил поднос на стол, занавесил окно и подошел наконец поближе к Мартину, недоверчиво покусывая губу. Истории про призраков и про нечистую силу он слушать любил, особенно в те долгие зимние вечера, когда сидел с друзьями у огня за кружкой пива. Но то, что рассказывает этот таинственный юнкер, пожалуй, пострашнее любой такой истории. Маттес не мог сомневаться в правдивости его слов — ведь большое чернильное пятно на восточной стене комнаты было тому красноречивым подтверждением. Осколки чернильницы валялись на полу.
Мартин перестал писать. Усиливающаяся снежная буря за окном, казалось, беспокоила его.
— Принеси мне свежих фруктов, Маттес, — обратился он к юноше.
Работник, вздохнув, пожал плечами.
— У нас еще осталась одна бочка зимних яблок. Если хотите, я поговорю с хранителем кладовых, чтобы он вам несколько яблок выдал. А можно узнать, как продвигается ваша работа?
Маттес взял со стола поднос и поставил его на пол рядом с Мартином. Там был кусок вяленого кабаньего окорока, ломти черного хлеба и кувшин козьего молока. Мартин отложил перо и с благодарностью принялся за еду. И только откусив первый кусок, он понял, до чего проголодался. Немного погодя он наконец сказал:
— Работа эта очень трудна… Слова как дети: чем больше внимания ты им уделяешь, тем требовательнее они становятся. Они не выпускают из своих объятий того, кто старается придать их существованию смысл.
Маттес развел руками, губы его дрогнули в смущенной улыбке:
— Я думал, это только женщин касается, — сказал он.
— Вот возьмем, например, эти слова: «На то воля отца, чтобы ничто не было потеряно и никто не был потерян». Мартин схватил латинскую Библию и сунул ее Маттесу прямо под нос. — В нашем языке слово «воля» означает также и «сила». Мы говорим «сила воли», «навязать кому-то свою волю».
— Мне самому это ни разу еще не удавалось, — в простоте душевной ответил Маттес, не очень-то понимая, куда клонит этот юнкер.
Маттес в беспокойстве оглянулся и стал прислушиваться: ему почудились шаги на лестнице. Собственно говоря, ему давно уже надлежало быть в рыцарском зале, где работники по причине плохой погоды смазывали латы и алебарды свиным жиром. Если он немедленно не вернется, ему грозила трепка.
