Андрей Степаненко - Еретик
— Ты уверен? — выдохнул Мартин.
— Более чем, — кивнул Кифа, — сейчас ее сопровождает некий Симон. Опаснейший тип…
— Симон? — хлопнул глазами Мартин. — Какой Симон? Уж, не амхарец ли?
— Амхарец… — подтвердил агент.
Мартин прикусил губу. Это была Елена — никаких сомнений. А амхарца он знал еще с тех времен, о которых запретил себе даже вспоминать. Тогда, двадцать восемь лет назад, Мартин был еще мужчиной.
— Симона убить при первом удобном случае! — приказал Мартин. — Елену доставить мне!
И вот тогда Кифа улыбнулся — нагло и требовательно.
— А как же — я? Папа выполнит данное слово?
— Какое? — насторожился Мартин.
— Он обещал за ее поимку все, что ни пожелает поймавший… разумеется, кроме тиары, — аккуратно напомнил монах.
Мартин прищурился.
— И чего ты хочешь?
Кифа столь смиренно склонил голову, что его тонзура нависла прямо над полулежащим Мартином, и выглядела она вызывающе непристойно.
— Я хочу войти в историю Церкви первым Папой Римским, святой отец…
— Кем-кем? — не понял Мартин.
— Основателем. Самым первым… разумеется, после Спасителя.
Мартин непонимающе моргнул и булькнул смехом.
— Каким таким основателем? Ты что, Писаний не читал? У Иисуса одних учеников было семьдесят два человека!
— Мне все равно, сколько у него было учеников, — упрямо поджал губы монах. — Я хочу стать любимым. И я хочу, чтобы все написанные мной поучения вошли в Святое Писание.
Мартин снова булькнул смехом и не выдержал — расхохотался, от души.
— Но зачем тебе это?! Какая польза? Проси епископат! Тебе дадут…
Монах побледнел и стиснул зубы.
— Мне не нужны сокровища земные. Я хочу, чтобы мое имя было столь же великим, как имя Спасителя, и всегда стояло рядом с Ним.
Похоже было, что он решил это для себя всерьез.
Мартин вздохнул, посерьезнел, не без труда сел, отдышался, встал и, опираясь на плечо Кифы, подошел к окну. Там бушевал невиданный для Египта ветер.
После того, как Мартин, уже познавший сладость любви, попросил о кастрации, для него сокровища земные тоже утратили сладость. Да, этот способ оказался лучшим, чтобы стать невидимкой для ищеек Ираклия и тогдашнего Папы. Мартина, знавшего о Царице Цариц почти все, ищейки просто перестали замечать. И хотя он быстро обнаружил, что достичь восторгов любви можно и с мужчиной, с тех самых пор ему каждую ночь снились только женщины… только они.
— Значит, Кифа, ты хочешь славы? — пробормотал он.
— Вселенской славы, — поправил его монах.
Мартин понимающе кивнул. С тех самых пор, он тоже думал только о славе, лишь о ней. Ибо ничем, кроме вселенских размеров славы, нельзя было затушить бушующего внутри него пламени позора — тоже вселенских размеров.
«Надо же… амхарец жив…»
По иронии судьбы Мартин — все последние годы — курировал поиски остатков секты, к которой когда-то принадлежал сам. Последний — Филоксен, по донесению Кифы, был уничтожен где-то рядом с Верхним Мемфисом. Ну, а с амхарца и с его товарища, как следовало из архивных записей, солдаты империи сняли кожу лет пятнадцать назад на Кипре.
«Неужели это ошибка?»
— Этот Симон… ты сказал, что он опасен. Насколько?
— Очень, — тихо отозвался Кифа. — Когда я видел его в последний раз, он делал такое, что не всякому пророку по плечу.
Мартин понимающе хмыкнул. Он хорошо помнил, как Досифей метнул заточенный посох в то место, где он, как и все остальные, видел Симона. Вот только амхарца там уже не оказалось.
— Ладно, — кивнул он, — хочешь быть самым любимым учеником Спасителя, будешь. Имя себе уже выбрал?
— Петр, — глотнул Кифа. — Я подписываю свои размышления и поучения именно так.
Мартин улыбнулся. Как и всякий кастрат, Кифа более всего мечтал стать мужчиной[84], хотя бы в человеческой памяти.
— Зачем тебе это, Кифа? — отечески взял он монаха за шею. — Мужчины проиграли, едва Адам предал Еву. Я тебе говорю, не пройдет и тридцати лет, и миром будем править мы, кастраты. И знаешь, почему?
— Почему? — глухо спросил агент.
«Как там сказала Мартина? — вдруг вспомнил Мартин. — Что взять с педераста?..»
— Потому что мы — и есть тот самый гностический Герм-Афродит из древних преданий: и мужчина, и женщина одновременно. Только мы понимаем и тех, и других. Только мы знаем все их тайные желания, — Мартин улыбнулся. — Они и подумать еще не решились, а мы уже знаем. Именно поэтому мы всегда на шаг впереди всех остальных.
Кифа опешил.
— Ты хочешь сказать, что миром будут править педерасты?
— Только так, — покровительственно похлопал своего лучшего агента по затылку Мартин, — только так.
* * *Симон пробовал войти в Елену каждые два-три часа. И каждый раз это оканчивалось ничем.
— Может, попробуешь другого мужчину? — прямо предложил он.
— Нет, Симон, — обреченно покачала головой она. — Они пробовали. Часто. Никакого толку. А тебя я хотя бы не боюсь. Давай попытаемся еще — чуть попозже.
Но Симона уже одолевали сомнения. Он все сделал по правилам: погрузил Царицу Цариц в транс и аккуратно, слой за слоем снял все заклятия — вплоть до самого раннего. Затем аккуратно выкатал яйцом то, что Елена могла получить случайно — от первого встречного недоброжелателя. Так что, когда он просмотрел ее свечение в мире истинном, оно было ровно таким, как надо, и буквально излучало желание наконец-то зачать.
Дело было и не в нем. Симон никогда не страдал от недостатка мощи. Более того, чтобы держать свое тело в должной узде, он расчетливо обрек его на пожизненное полуголодное существование. Сейчас, когда он позволил себе и рыбу, и мясо, и вино, его тело реагировало на женщин даже лучше, чем надо: он хотел их всех! Но едва он ложился рядом с ней, все кончалось — как не было.
Симон опустился даже до того, что, памятуя о вечной правоте народа, сходил к местному жрецу и рассказал ему все как есть!
— Ты, значит, хочешь сделать Спасителя? — утер грязной ладонью зеленую соплю жрец.
— Да.
— Распинать агнца будешь? — заинтересовался жрец.
— Я об этом пока не думал.
— Меня позови, если надумаешь, — облизнул губы жрец, — лучше меня этого никто не сделает. И всего за двадцать монет.
— Ладно. — Симону было все равно, кто это сделает.
— Эти новые вообще в распятии агнцев ничего не смыслят, — ощерился довольный сделкой жрец, — а у меня все — по заветам матерей наших.
Симон слушал, но пока ответа на свой главный вопрос не находил.
— Предстанет перед Богом твой агнец, как растянутая на солнце шкурка — очень красиво будет, Всевышний за такую красоту все грехи тебе простит…
