Александр Быков - Стылый ветер
— Но если кто-то все же считает, что мы не правы, то пусть скажет прямо, — снова взял слово Джузеппе Орсини. Его взгляд упал на тело экзорциста. — Мой брат во Христе, отец Лоренцо, взял на себя этот грех, дабы не дать богохульнику распространять свои грязные домыслы... Но если кто-то чувствует внутреннее несогласие с проводимым обрядом, если кто-то не верит, что только так мы можем спасти нашу церковь от грозящих опасностей... Тем, чью душу терзают сомнения, а равно и тем, кто не верит, что сейчас призвание Сатаны для нас единственный путь к Спасению, лучше не участвовать в обряде. И пусть никто не воспримет их неучастие как попытку нам помешать. Для успешного Призвания нам хватит и немногих, лишь бы тверда была их вера...
— Мы не будем принуждать вас участвовать в обряде. Но все, присутствующие здесь, должны дать клятву, — опять воззвал Якоб Верт, — что сохранят молчание обо всем, что произошло в этих стенах, обо всем, что хоть как-то касалось проводимого нами обряда...
Ни один из присутствовавших прелатов не высказал больше ни слова протеста. Один за другим святые отцы шептали слова клятвы, положив руку на Святое Писание. И ни тени сомнения не было на их лицах.
Сегодня вечером все одиннадцать прелатов придут на черную мессу. Потому что, сделав первый шаг, надо делать второй. Никто не откажется, не усомнится. «Единственный путь к Спасению». Их вера была тверда, как мрамор, политый кровью.
— И чего они хотят от тебя?
— Чтобы я починил орган. К сегодняшнему вечеру. Иначе они убьют и меня, и мою семью... Боже мой, это какой-то кошмарный сон! Такого не может быть на самом деле... Я же свободный человек, не какой-нибудь серв или крестьянин. Другого такого специалиста им не найти. Они не имеют никакого права... Да если бы только мне не понравилось что-то, я бы мог повернуться и уйти, разве что не получив жалованье за последний месяц.
— Тебя не отпустят. Это инквизиция.
— Да. Они тут все, кажется, посходили с ума... Я починю, конечно. Но как они посмели? По какому праву здесь распоряжаются инквизиторы?! Архиепископ только поддакивает им... Да я после этого и дня ему не прослужу. Пусть кто-нибудь другой играет в соборе. Я их по судам затаскаю. Напишу в Аугсбург, в Рим, в Вену. Если эти скоты решили, что для них не писаны ни имперские законы, ни нормы права, то я напомню им... Как ты думаешь, Конрад: они и правда осмелятся пытать или даже убить моих жену и детей, если я не успею к сроку?
— Чини орган... Их теперь никто не остановит, Себастьян. Им и на суды, и на закон наплевать. Эти твари уже переступили все границы... Я не могу пойти с тобой в собор. Но дать тебе пару советов...
— Да откуда ты знаешь, что там сломано?.. Разве ты... Ты?! — Лицо Себастьяна дернулось, словно от боли. Он схватил Конрада за грудки. — Собака! Да как ты посмел?.. Я же пустил тебя, как друга. А теперь из-за этого всех нас...
— Я научу, научу, что исправить... Да отпусти же! Если придушишь меня, никто уже тебе не поможет.
— Хорошо... — Себастьян с шумом выдохнул и разжал руки. — Рассказывай, в чем там дело... И какого черта ты вообще все это подстроил? Да давай поскорее, а то эти два солдафона, приставленные ко мне архиепископом, скоро вернутся.
Лошадь осторожно переступала по каменистой почве. При каждом ее неверном шаге душа Ольги сжималась от страха.
«Оказывается, это очень неудобно и страшно, когда намертво привязана к седлу и связаны руки. И как это лошадь еще не споткнулась и не сверзилась в пропасть?»
Ахмет шел впереди, ведя лошадь в поводу. Следом двигался Ходжа. Он теперь поглядывал на Ольгу с опаской и, кажется, уже был не рад, что во все это ввязался.
«Ну как? Ты и теперь будешь упрямиться, девочка? Просто удивительно, с какой легкостью ты отдала себя мне во власть... Ты уверена, что теперь никак не можешь повредить Ахмету? Лошади — очень пугливые твари. Особенно когда камни шатаются у них под ногами. Ты ведь очень боишься, что лошадь оступится? А если она понесет?»
«Чего ты от меня хочешь?»
«Ты знаешь... Просто согласись...»
«Нет!»
Лошадь дернулась, словно увидела, почуяла вдруг что-то злое рядом с собой. Камень, выскочив у нее из-под копыта, покатился вниз, стронув с места другие, — настоящий камнепад. Холодный ветер ударил в лицо.
— Стоять! — Ахмет обеими руками вцепился в узду, а лошадь, не чувствуя прочной опоры под ногами, заржала, стала вырываться и поволокла его по камням.
Ужас темной волной захлестнул душу. Ольга даже закричать не могла. Дернулась в седле, потом еще раз, пытаясь освободиться. Но лошадь лишь сильней испугалась и мчала над кручей, по шатким камням, не разбирая дороги. Только ветер свистит в ушах, словно злорадный смех.
Хлестнули по лицу ветки, и Ольга зажмурилась. Оказалось, что не видеть — еще хуже. Воображение рисовало картины — одна страшнее другой. Через несколько секунд открыв глаза, она обмерла от ужаса — лошадь, не помня себя, мчалась вперед, туда, где ровная площадка обрывалась в никуда, в небо. Внутри словно что-то оборвалось.
«Все... Наверное, так даже лучше... Только будет больно. Но, может, недолго...»
В последний момент под копытами лошади оказался не воздух, а крутой склон. Испуганно фырча, присев на зад и торопливо, беспомощно перебирая копытами, лошадь съехала вниз на оползне мелких камней, чудом не упала и, едва получив возможность оттолкнуться от чего-то твердого, снова пустилась в безумную скачку по горным кручам.
«Нет. Он меня не убьет. Я же нужна ему, чтобы впустить его в свою душу... Не убьет. Только если лошадка все-таки свернет себе шею, я ведь так и буду лежать, придавленная, может быть, несколько часов, может, дней, умирая от боли, от жажды и голода... За что же мне все это?..»
— И самое страшное, что мы уже ничего не сумеем сделать. Если бы они не схватили твою семью, Себастьян…
— Нет, я все же не пойму, зачем ты орган ломал? Не мог сразу мне рассказать? Думаешь, я сильно держался за место при дворе архиепископа? Так сильно, что... Да плевать на него. Зальцбург — не единственный город в мире. Уже сегодня пили бы мы с тобой пиво где-нибудь в корчме, по дороге в Мюнхен. Правда, Марта расстроилась бы. Она тут очень привыкла. Да и у деток появились друзья…
— Прости. Я действительно не был уверен, что ты поддержишь меня. И потом — я и представить себе не мог, что они решатся брать заложников и тому подобное... И главное, я совершенно не представляю себе, что делать. Этого нельзя допустить. Нельзя, понимаешь? — В глазах Конрада застыла мольба. Впрочем, он прекрасно понимал, что Себастьян не откажется играть в соборе до тех пор, пока в опасности его семья. Также он понимал и то, что немыслимо и преступно требовать от Себастьяна подобного отказа.
