Александр Старшинов - Центурион Траяна
– Ты ценный союзник. И цена твоя теперь известна.
Калидром сделал вид, что не понял издевки.
– Хотел бы я плыть скромным суденышком в фарватере твоей царской триремы… Но вожди твоих союзников не пожелали внимать моим речам.
– Или, наоборот, пожелали! – перебил Децебал словоохотливого грека.
Наверняка Сусаг быстро смекнул, что царь пожелает выкупить своего шпиона. Знал старый хитрец, что не простого пекаря продает царю, а важного соглядатая. Но для Сусага нет союзников, есть только прибыль в золотых да серебряных монетах.
– Ныне моя жизнь в твоих драгоценных руках!
– Здесь тебе оставаться опасно. – Децебал сделал вид, что не замечает всех этих словесных вывертов Калидрома. – Летом нам придется отступать. Если попадешься римлянам, они с тебя с живого шкуру сдерут.
– Как Аполлон с Марсия, – хихикнул грек. – Да только не так-то просто лишить меня моей несравненной шкуры. Я скажу, что меня захватили в плен бастарны, кипящие бойкой свирепостью, а потом… – опять пустился в разглагольствования Калидром.
– Не нужно! – оборвал его Децебал. – Поедешь вместе с моими людьми в Византий, а оттуда – в Вифинию.
– В Вифинию? Э-э… – Кажется, у острослова в этот раз не нашлось ничего в запасе.
– Именно. Оттуда отправится мое посольство к парфянскому царю Пакору.[143] Ты повезешь от меня письмо великому царю. Трудно одолеть римскую волчицу одному дакийскому волку. Но если мы объединимся с парфянским царем Пакором – Рим не устоит.
Децебал скрипнул зубами. Потому что в этот момент подумал – как много времени потеряно. Сначала он уговаривал всех этих лживых и хитрых вождей, что никак не желали примкнуть к союзу, склонить свои подлые шеи и признать власть дакийского царя. Разве не щедр был с ними Децебал, разве нарушал он данное слово? Но они хитрили и юлили, клялись и тут же нарушали клятвы. Напоминали о прежних долгах и давних союзах, о вольности, которой у них никогда не было и в помине. Интересно, о каких клятвах они начнут вспоминать, когда на их домах запылают крыши? Бастарны сначала предали, теперь явились. Если бы осенью они были вместе с Децебалом, возможно, кости римлян теперь белели бы на берегах Бистры и Тибуска, как лежат на склонах гор черепа легионеров Корнелия Фуска.
Да что толку печалиться о том, что ушло, утекло, как ручьи весной текут с гор. Все в прошлом. Новые беды грядут.
Децебал нахмурился еще больше – оказывается, витийство – это заразно, как лихорадка.
– Повеление твое весьма жестокое, – заметил Калидром. – Тебе, могучий царь, не известно ничего о тяжести подобного труда.
– У меня другой труд – не менее тяжелый, – одернул его Децебал. – Вот послание Пакору, вот деньги. – Децебал выложил на небольшой трехногий столик, явно прежде служивший какому-нибудь римскому аристократу в изгнании, а потом привезенный кем-то из даков из похода, кожаный футляр со свитком и мешок с монетами. – С тобой поедут трое моих доверенных людей и еще десять человек охраны. Все переодетые вроде как купцами. Ты – незаметный, будешь среди них.
– Незаметный? – Калидром обиделся.
Он себя почитал очень даже заметным среди прочих.
– Если рот не будешь разевать по пустому поводу, доберешься до Пакора. А не доберешься – себя вини в том, – произнес Децебал с угрозой.
* * *Покончив с Калидромом, Децебал велел одному из коматов позвать Везину.
Вечером, когда все соберутся за столом, не поговоришь с глазу на глаз.
– В ближайшие дни я возвращаюсь в Сармизегетузу. Летом римская армия пойдет двумя путями. Я встречу их в долине Бистры, а тебе воевать с ними здесь, на Алуте. Думал, Диег будет с тобой, но он ранен, до лета вряд ли сядет на коня. Не пропусти римлян через второй перевал.
– Не пропущу, – заверил Везина.
Зимой Децебал создавал сразу две армии: одну в горах, другую готовил здесь, в долине. Несколько центурий римских дезертиров и молодые люди, обученные римскому строю, стали костяком пехотных когорт. Децебал несколько дней назад нарочно устроил близ Аргедавы учения. Созданные когорты выглядели внушительно.
Другое не понравилось Децебалу: несколько сотен местных, из долины, сбежали и утекли по домам вместе с тающим снегом. Близилось время пахать да сеять, и крестьянам было плевать на войну. Прежняя злобная дикость у беглецов проявилась в одном: пытавшихся им помешать коматов они зарезали. И рука не дрогнула.
«Поймаю – сожгу живьем», – дал клятву сам себе Децебал.
Их найдут – когда волна римского нашествия схлынет. И тогда эти трусы и тупицы изведают, что такое гнев Децебала. Из одной лишь центурии никто не сбежал – из той, что собрал Ремокс.
«Хороший воин, – отозвался о парне Везина. – Если бы все были такими!»
«Разумеется! – отвечал Децебал. – Ведь он мой сотрапезник».
– Ты обещал мне конницу роксоланов, могучий царь, – напомнил Везина. – Сколько всадников они пришлют?
– Сотню. Может быть, две.
– Две сотни? – Везина на миг онемел. – Ты шутишь, царь?
Децебал отрицательно покачал головой. На миг задумался.
– Вот что, Везина. Завтра вели соорудить столы на поле перед Аргедавой. Устрой всем угощение. Я сяду за стол с моими воинами. Тот, кто пойдет биться за мое царство, станет моим сотрапезником, как Ремокс.
Глава III
Горы Дакии
Всю зиму Монтан бездельничал. Вставал поздно, разводил огонь, ел (к этому времени Авл Эмпроний обычно уже часа три как, поднявшись и перекусив сухарями, работал), после чего вновь заваливался спать. После полудня – не раньше – шел колоть дрова да готовить обед – просяную кашу, в которую фабр придумал крошить соленый козий сыр.
До дерева и металла Монтан демонстративно не дотрагивался. Когда Авл пытался приставать к нему с вопросами о машинах, лишь пожимал плечами. Обсуждать был готов лишь жратву, заготовку дров и утепление хижины. Военных машин для бывшего солдата больше не существовало. Один раз Авл разозлился и съездил Монтану по физиономии, потом, уже упавшему, еще добавил. Тот лишь хрипел, принимая удары, да вяло защищался. Поднялся, стер кровь с лица тыльной стороной ладони и сказал:
– Траян воюет с даками. Я машины для Децебала строить не буду. Я солдат Рима и против Рима не воюю.
– Рим тебя предал! – напомнил Авл, который сам считал себя преданным Римом с самого дня рождения.
– Домициан предал. Он умер. Счет закрыт.
– Даки нас убьют, – предрек Авл.
– Или наши освободят.
Как раз эта перспектива не особенно радовала Авла. У него с Монтаном разное было положение: фабра отправил к дакам Домициан строить Децебалу машины по унизительному мирному договору, Авл же сбежал на эту сторону Данубия сам, после того как едва не утонул в море, брошенный в жертву Нептуну за доносы. За что его наказали? Лишь за то, что Авл Эмпроний поступал как все в правление Домициана поступали. Его бы и не посадили на тот дырявый корабль, если бы не Плиний. Авл был уверен, что именно Плиний Секунд, ныне оказавшийся в приятелях у Траяна, включил Авла в списки обреченных – мстил за убитого по приказу Домициана своего друга Гая Остория Приска. За то, что Авлу достался дом казненного. Такие уж были времена, и нравы соответственные. Так что пострадал Авл, почитай, ни за что. Он всего лишь хотел одного: жить в достатке, иметь дом, положение… Плинию хорошо – у него состояние в двенадцать миллионов. Стал бы Приск писать доносы, будь у него столько сестерциев?[146] Чтоб тебя посвятили подземным богам, Плиний!
