Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи
Несомненно, суп можно охлаждать на леднике, прежде чем подавать на стол. Но при чем здесь цветы и женские имена? К тому же перепутаны все падежи. А какое ко всему этому имеют отношение венецианские дожи? Одно ясно — они, безусловно, далеко. Полный бред, но на удивление завораживающий, если в том, из чего я пытался извлечь смысл, он вообще присутствовал. Я просидел почти два часа со стаканом холодного пива поблизости, а пол вокруг меня был завален скомканными листами бумаги, пока я комбинацию за комбинацией пытался найти в этом хоть крупицу смысла.
Наконец я услышал шум гуляк, возвращающихся с «Неумолимого»: матросы по брови накачались британским пивом и ромом, а офицеры — розовым джином. Я показал загадочную телеграмму Фихтерле, который весьма заметно покачивался и цеплялся за поручни, стоя у трапа.
— Не печальтесь об этом, Прохазка — кто-то дурью мается на телеграфе. Если это важно, то пошлют еще раз, а нет — отлично обойдемся и так. Я иду спать. Спокойной ночи.
И он ушел к себе в каюту. Как только дверь за ним захлопнулась, нас окликнули снизу. Я перегнулся через поручни — у борта покачивалась четырехвесельная гичка, лопасти ее весел фосфоресцировали в темноте. Британский капитан-лейтенант стоял на кормовой банке. Я понял, что на ногах он держится весьма нетвердо.
— Вижу, вы из австрийского военного флота? Вы-говорите-по-английски?
— Да. Говорю. И чем я могу вам помочь?
— Послушайте, старина, мне не хочется быть предвестником беды и все такое, но я с «Неумолимого». Наш радист только что поймал сигнал немецкой станции в Дар-эс-Саламе, ретранслированный с Науэна. Кажется, вашего кронпринца или как-его-там и его жену сегодня утром застрелили анархисты в местечке под названием Сара-что-то-там, где-то на Балканах. Капитан послал меня сообщить, что мы выразим официальные соболезнования и завтра утром приспустим флаг и все такое. У вас не военный корабль, но капитан говорит, что поскольку на борту находится отряд австрийских военных моряков, то мы выкажем уважение как военному кораблю.
— Благодарю, вы очень добры.
— Никаких проблем. Что ж, мне пора, и еще раз простите за то, что принес дурные вести.
В задумчивости я направился обратно в радиорубку. Фихтерле громко храпел в своей койке. Наверное, нет никакого смысла будить его и сообщать новости из Сараево. Похоже, юные убийцы, посланные майором Драганичем, оказались всё же не такими уж неумехами.
Я взглянул на лежащую на столе телеграмму. Конечно, теперь всё встало на свои места: местный телеграфист не понял немецкого и преобразил его в знакомые слова:
наследник престола с супругой застрелены в сараево дожидайтесь дальнейших указаний
В ту ночь я почти не спал.
Новости флотскому подразделению официально сообщил Фихтерле в восемь склянок на следующее утро, а пассажирам — капитан Мартинелли за завтраком. Объявили траур. Никто, похоже, точно не знал, сколько дней положено скорбеть по Наследнику престола, и решили остановиться на трех. До четверга на борту отменили все танцы, концерты и другие увеселения. Но не считая этого траур был простой формальностью.
Вечером во время ужина мне сказали, что группа венгерских пассажиров в обеденном зале второго класса заказала шампанское и устроила шумную попойку с пением и плясками, пока не пришел капитан и вежливо не попросил вести себя потише. Но даже австрийские пассажиры не сильно горевали. В народе Франца-Фердинанда никогда особо не любили, хотя, конечно, никто не осмелился признаться вслух — большинство втайне испытало облегчение, что им не придется мириться с ним в качестве императора. Теперь наследником стал молодой эрцгерцог Карл и его прекрасная жена — итальянка Зита, и все считали его — как это говорят? — «славным малым»: добросовестным, заботливым и, как сообщалось, с либеральными современными взглядами. Ну прямо как ваш принц Чарльз.
Что касается меня, я ничего не говорил по поводу событий в Сараево, поскольку поклялся хранить молчание. Но мне было жаль, что два человека бессмысленно погибли отчасти потому, что мои предупреждения проигнорировали. Очевидно, вера барона Эрделихазы в компетентность австрийской полиции и разведки не оправдалась; он и сам это негласно признавал, избегая моего взгляда, когда мы несколько раз встречались на палубе.
Либо, в лучшем случае, чиновники как всегда не разобрались, либо эрцгерцога и его жену преднамеренно отдали на растерзание вооруженным убийцам. Лично мне было очень жаль герцогиню Гогенберг, спасительницу моей правой ноги, оставившую троих детей сиротами. Я вспомнил святой медальон, который в приступе гнева выбросил тогда в госпитале Фиуме. Отдали ли его герцогине? О чем она подумала? Узнать это и отблагодарить её или что-то объяснить теперь невозможно.
Что касается престолонаследника, я в любом случае не считаю, что наказанием за дурной характер должна стать смертная казнь. Мои чувства по поводу его жестокого конца были такими же смешанными, как и у большинства австрийцев. Я сожалел о том, что убили человека, и по-прежнему думаю, что его грубость, раздражительность и бессердечность были вызваны наследственностью и обстоятельствами, в которых он находился. Но я был рад, что он не станет нашим императором. В последнее время я часто слышу разговоры о том (обычно об этом твердят престарелые баронессы-католички в изъеденных молью лисьих манто), что, если бы он выжил, то габсбургская монархия продолжила бы свое существование.
Должен признаться, я в это не верю, потому что он был жестоким, фанатичным деспотом-милитаристом, в его дурной голове не содержалось ни единой дельной мысли. Старая Австрия была обречена на смерть: либо от постепенно разложения без Франца-Фердинанда, либо от приступа бешенства с ним. Я был одним из тех, кто всё потерял во время распада Австрии: карьеру, страну, дом и даже любимую женщину. Но я все еще считаю, что это куда лучше, чем тот ужасный конец, который ждал бы нас с приходом Франца-Фердинанда в качестве правителя.
Спустя несколько дней качки в Бенгальском заливе — первого случая плохой погоды с начала нашего путешествия — проблемы далекой Австрии казались еще более отдаленными, чем раньше. Почти все пассажиры разошлись по каютам, кроме нескольких опытных мореплавателей, которые остались на палубе, чтобы посмотреть на серые волны, прохладный дождь и частые вспышки молний, пока над нами сгрудились низкие муссонные облака. Связь была ужасной, и до нас дошло лишь несколько сигналов: подтверждение новостей из Сараево и приказ об официальном трауре, затем спустя несколько дней поступило сообщение о возможных дипломатических трудностях с Сербией, и что за каждым сербом на борту следует наблюдать.
