Юрий Трусов - Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник)
У озера Катлабух
Исчезновение Грицка встревожило казаков.
– Неужели он, как Иуда, укажет начальству, куда мы путь-дорогу держим? – высказал вслух думку, волновавшую всех, Яков Рудой.
– Да не скажет он ничего начальству. Он казак правильный, – поспешил успокоить товарищей Чухрай, хотя сам еще в большей степени, чем Яков, подозревал Супа в предательстве. Уж очень не нравился ему ловкач Гришка в последнее время! Но Чухрай не хотел раньше срока пугать казаков.
Путь вперед был нелегок, ох нелегок. Он потребует огромного напряжения душевных и физических сил от каждого. Зачем же, чтобы сердца товарищей разъедали сомнения и страх? Поэтому Семен сделал над собой усилие и пояснил:
– Грошенят, видно, пожалел, скупой чертяка! Много их у него: и золотой монеты, и всяких камешков дорогих припрятал. Я сам видал, как он дорогой кошель с паши, убитого в Измаиле, снял. Трудно Гришке в общий наш кош свои гроши отдать было, вот и сбежал…
Слова батьки несколько успокоили казаков, а сам Чухрай принял меры, чтобы сбить со следа погоню, которая, по его расчетам, могла уже скоро их настигнуть. Вряд ли Суп не расскажет начальству обо всем. Так что погони не миновать! Не такой Суп казак, чтобы стерпеть допрос. И не жди добра от человека, который в беде покинул друзей из-за горсти золотых! Пожалуй, не дожидаясь вызова на допрос, побежит Гришка к начальнику с доносом. Такая, видно, у него собачья душа!..
Мысли эти так одолели Чухрая, что он, сокрушенно вздохнув, велел казакам тотчас собираться в путь и двигаться дальше уже не дорогой аккерманской, а нехоженой степью.
– Так путь наш дольше будет, зато спокойней, – сказал он товарищам, и те согласились с батькой.
Казаки стали пробираться по неезженым и нехоженым местам в снежной степи, через сугробы, глубокие овраги. Хотя дорога была тяжела, но измученные люди как-то сразу оживились. Вольная морозная степь, где им не грозила уже опасность быть настигнутыми погоней, где страх уже не давил, не сковывал душу, вдохнула бодрость в каждого беглеца. В глазах появился веселый блеск, зазвучал смех, послышались шутки.
Чухрай теперь не торопил свой отряд. Он старался делать почаще и попродолжительней привалы, чтобы дать возможность товарищам отдохнуть, набраться сил.
На стоянках у костров, когда в котлах варилась заправленная салом каша, беглецы откровенно рассказывали каждый о себе.
Так неожиданно для себя казаки узнали, что их давний боевой товарищ Устим Добрейко – добрый казак и по нраву своему, и по силе – годков семнадцать тому назад гулял по волжским и донским местам. И не просто на Волге-реке Устим гулял – волю да землю люду черному крестьянскому добывал. Вместе с самим мужицким царем Емелькой Пугачевым господ дворян, помещиков и купцов рубил да вешал… А когда одолели генералы царицыны Пугача, бежал Добрейко на Днепровщину, к голытьбе запорожской прибился. Чудом от лютой казни спасся…
И тут словно в другом облике предстал перед друзьями-однополчанами Устим Добрейко – не очень высокий, да широкий в плечах, седой курносый казак с большими серыми, как полынь-трава, глазами. Теперь друзьям стали ясны многие ранее непонятные черты его нрава. И то, почему так угрюмо глядел Устим на всякое начальство и почему в бою всегда первым бросался на ятаганы янычарские, словно смерти себе искал…
– А скажи, Устиме, воля, за которую Пугач бился, навечно сгибла? Сильны ведь теперь паны? – спросил Семен у Добрейко.
– Сильны! – сверкнув очами, зло рассмеялся Устим. – Сильны они тем, что изменников да боягузов, вроде Гришки Супа, среди нашего брата находят. В этом и вся сила их панская. А наша воля не сгибла! Вот где наша волюшка. Гляди, старый. – Он выдернул свою шашку из ножен и взмахнул ею над костром. На блестящей стали клинка заплясали багряные отблески пламени. – Вот чем будет добыта воля наша. А если не нами, то внуками нашими! Понял, батько?
– Добре ты, Устиме, кажешь. Добре, – улыбнулся Семен. – Я тоже так думаю: коли мы сабли из рук выпустим, паны нас в бараний рог скрутят.
– Ну я-то не выпущу. Мне ярмо на шею паны не наденут. Лучше в бою сгину. – Он любовно погладил лезвие сабли и вложил ее в ножны.
Несколько минут казаки молча глядели на яркое пламя костра. Потом Яков Рудой затянул было любимую казачью песню:
Їхав козак за Дунай,
Сказав дівчині прощай…
Но Устим перебил его:
– Почекай, друже… Я иную песню знаю, ее вы еще не слыхивали. Да, может, не скоро и услышите. Про Емельяна Ивановича Пугачева.
– Да ты ж, Устиме, никогда не пел, – удивился Чухрай.
– А вот послухай. – И он низким голосом затянул:
Из-за леса, леса темного
Не бела заря занимается,
Не красно солнце выкатилося —
Выезжал туто добрый молодец,
Добрый молодец Емельян-казак,
Емельян-казак сын Иванович.
Песня заканчивалась воспоминанием о сражении, где
Мы билися трое суточки
Не пиваючи, не едаючи,
Со добра коня не слезаючи…
Эти мужественные и гордые слова напоминали каждому о его собственной трудной судьбе. Запретное имя Пугачева как бы окрыляло их. И каждому песня Устима – эта российская песня – казалась близкой, словно сложена была она не на Волге, а их дедами и прадедами на родном Днепре.
На вторые сутки путь беглецам преградила широкая гладь замерзшего озера Катлабух. Казаки попробовали было перейти озеро, но лед его оказался тонким. Даже у берега он стал трещать, расходиться под ногами. Чухрай в сердцах содрал с седой головы папаху и ударил ею о землю.
– Эх, подвела ты меня ныне, зима! Слаб мороз, не мог доброго льда сковать! Придется нам, браты, – обернулся он к казакам, – опять по опасному шляху идти.
Выхода другого не было. Единственный путь на Аккерман пролегал только по наезженной дороге, где их могла настигнуть погоня.
Посоветовавшись, казаки решили пойти на риск и, не дожидаясь сумерек, повернули на аккерманский шлях.
Гусары
Не прошли они и десяти верст по этой дороге, как их настигла сотня гусар.
Черные всадники неожиданно вынырнули из ночной тьмы и окружили казаков. Чухрай взглядом опытного воина сразу оценил положение, в какое попал его отряд. Он понял, что сопротивляться бесполезно. Хорошо вооруженной конной сотне не стоит большого труда в миг перерубить пеших черноморцев. Оставалась слабая надежда – обмануть гусар, и Чухрай, приказав казакам сохранять спокойствие, пояснил наехавшему на него рослому, богатырского телосложения гусару, судя по серебряным шнурам на его черно-зеленом ментике, офицеру, что они из полка черноморского по распоряжению начальства переводятся в Аккерман. Семен не умел складно врать и притворяться, поэтому произносил это не очень убедительным тоном. Заикаясь, хриплым, взволнованным голосом повторял он по нескольку раз одно и то же…
