Алексей Иванов - Тобол. Много званых
– Что ж, сойдём, – негромко сказал Филофей. – Оружие не берите.
– Нэт, вотче, – твёрдо возразил Новицкий, блестя серьгою в ухе. – Воружье трэба взяты. Чому никого нэмаэ? Нэдобро.
Впрочем, русские остяков не боялись. Настоящие воины – это степные всадники, башкирцы, казахи и джунгары, которые конными полчищами с визгом несутся в набег, выставив длинные хвостатые пики и воздев сабли. Опасными врагами могут быть закутанные в меха самоеды из тундры, которые под полуночными сполохами зимы налетают на северные остроги на оленных упряжках и осыпают башни тучами стрел. А остяки – тихие лесные людишки, замороченные бредовым бормотаньем непонятных таёжных богов.
Казаки, служилые и монахи открыто и спокойно шагали от дощаника к невысокому травяному взгорью, и вдруг из травы выросли остяки – человек тридцать, всё мужчины, все с копьями, луками и даже старинными ружьями.
– Бисма! Бисма! – непонятно закричали они с неожиданной яростью. – Бисма! Стой! Уходи! Бисма! Иди к себе!
Несколько стрел вонзились перед русскими в песок, предупреждая.
– Кака бысма? – угрюмо и негромко спросил Новицкий, накладывая ладонь на рукоять пистолета за перевязью камзола.
– Бисмилла, – хмуро ответил Филофей. – Погодите, брате, я сам…
Он сделал шаг вперёд; Ахута Лыгочин как-то странно заплясал, вздёрнув пищаль, и с громом выстрелил по владыке. Большая пуля вспорола и взметнула край рясы Филофея. Остяков как прорвало – ничего подобного люди Филофея не ожидали. Стрелы длинно свистали мимо них и между ними; вскрикнул казак Артюха, поражённый в грудь. А потом грохнул ещё один выстрел из самопала. Новицкий, надвинув треуголку, потянул пистолет, заряженный ещё на судне, но Филофей схватил его за руку.
– Не надо! – закричал он остякам.
Остяки врассыпную спускались с берега – боком, опасливо приседая, точно собаки перед прыжком. Они вопили и продолжали стрелять из луков. Старенький монах Исакий охнул и осел на песок: стрела сквозь бороду вонзилась ему в горло. Митька и Кондрат, служилые, почти разом ударили по остякам из ружей. У остяков тоже кто-то с визгом кувыркнулся в траву.
– Нет! – снова крикнул Филофей, и голос его сорвался.
В рукаве его рясы тоже болталась запутавшаяся стрела.
– Трэба йти з Пывлору, вотче! – Новицкий быстро выдернул пистолет.
– Нельзя! – без голоса просипел Филофей.
Он не успел подумать, кто прав, кто не прав, – весь этот неожиданный бой был отчаянно неправильным, чреватым бедой. Внезапно владыке обожгло ногу, будто справа от пояса до колена в ней вспыхнула огненная щепа. Филофей уронил взгляд: стрела, дрожа оперением, торчала у него из бедра. И обе ноги вдруг ослабли. Филофей пошатнулся, взмахнув руками.
Новицкий увидел, что владыка ранен, а в полусотне шагов от него – остяк, снова натягивающий лук. Григорий Ильич прыгнул вперёд, чтобы закрыть Филофея – он же военный человек, его и послали для того, чтобы защитить владыку! Стрела ударила Новицкого в грудь, и только в этот миг Григорий Ильич понял, что Филофей – здесь единственный, ради кого ему стоило сделать то, что он сделал. Он повалился широкой спиной на владыку и собою повалил его на землю. Вторая стрела воткнулась Новицкому в бок.
Над Новицким бабахнуло ружьё – служилый Кондрат Шигонин пулей снёс остяка-лучника. Кондрат хапнул Новицкого за грудки и потащил.
– Нэ мэнэ, владыче взыми! – рычал Новицкий, отбиваясь от Шигонина.
Владыку подхватил монах Корнила – и сразу упал со стрелой в спине.
Русские отступали к берегу, уносили раненых, сталкивали с отмели на глубину дощаник, нос которого был утыкан стрелами, и на ходу забирались на борт, хватаясь за руки товарищей. Дощаник медленно отплывал в нежно сверкающее пространство Оби. Остяки выбежали к воде и завопили – не столько от радости, сколько от изумления: они прогнали русских! На песке между лодок и вешал с сетями лежали двое убитых и владыка Филофей.
Ему чудилось, что он плывёт куда-то, плывёт, будто в колыбели по ручью, а вокруг такая хорошая и мягкая темнота, прошитая протяжными просверками, и где-то взволнованно шумит лес, и повсюду поют ночные птицы. Но он очнулся и начал медленно осознавать себя. Он лежит на земле, прочно привязанный кожаными верёвками к бревну – нельзя ни встать, ни даже пошевелиться. Небо над ним сошлось бурым шатром – это была старая, покоробленная береста. Филофей находился в остяцком чуме.
Он повернул голову направо и налево, разглядывая жилище. Основу чума составляли три десятка длинных жердей; их верхушки были обмотаны ремнём; такое сооружение называлась «костёр». По кругу чум был обёрнут полосами ветхой и заскорузлой бересты, местами прихваченной к опорам петлями из прутьев. На утоптанном полу валялись ветки и мусор, тряпичное рваньё, скомканные и зачерствелые шкуры, низенькая скамейка без ножки. Очаг давным-давно не топили, и его зола была перемешана с землёй. Никто в чуме не жил. Филофей понял, что он в плену у остяков Певлора. Что с его раненой ногой, он не знал – не видел ногу и не чувствовал.
За изодранным пологом звучали голоса остяков – злые крики, ругань, рыданья и вопли женщин. Гавкали собаки. Филофей лежал, пытаясь понять, что произошло. Остяки напали на его людей. Кого-то убили. У остяков были старинные ружья – откуда они?.. И ещё остяки вопили «бисмилла!»…
Полог зашевелился, блеснул свет, в чум вошёл какой-то человек и молча уселся рядом с Филофеем. Это был князь Певлора Пантила Алачеев.
– Что здесь случилось, князь Пантила? – помедлив, спросил Филофей.
– Я не князь. В Певлоре теперь князь Ахута Лыгочин, – сердито сказал Пантила. – Меня прогнали.
– А где мои люди?
– Живые убежали в лодку и уплыли.
Значит, отступили, оставив его… Филофею горько было это слышать.
– Многих вы убили?
– Умерли два.
– Кто?
– Имена я не знаю.
Филофей закрыл глаза и вполголоса начал читать «Отче наш».
– Ты прогнал наших богов, а своего не дал, – перебил Пантила с болью в голосе. – Зачем так? На пустое место пришли бухарцы. И теперь Певлор принял их веру – луну, а не крест.
– Это луна варваров. Певлор ошибся.
– Зато бог бухарцев добрее. Бухарцы будут торговать.
– Я тоже вёз для вас подарки и на три года освободил бы от ясака, – сказал Филофей и задумчиво добавил. – Но я опоздал, князь Пантила.
– Значит, бог бухарцев обманул вашего бога. Он хитрее.
– Хитрость – оружие слабых, – Филофей смотрел в дыру в верхушке чума. – А я вёл вас к самому сильному богу. Сибирью владеет русский царь, а не хан бухарцев. Разве русский царь стал бы молиться слабому богу?
– Пусть тогда твой сильный бог спасёт тебя! – рассердился Пантила.
