Жеральд Мессадье - Маски Тутанхамона
Наконец был принят Пентью. Тутанхамон едва узнал его, так как не видел со времени правления Сменхкары. Тхуту узнал. Он заметил следы прошедших лет в облике этого человека, который превратился в инструмент власти: так царапины с годами появляются на ножках мебели. Бросались в глаза отвислые щеки, а взгляд приобрел обычную мутность, свойственную тем людям, кто опасается взглядов охранников.
Он вошел в кабинет царя одновременно и с усталым, и с наглым видом. Это проявлялось в обдуманной медлительности его походки, в посадке головы. Как если бы она теперь была слишком тяжела.
Ему достаточно было увидеть Тхуту, и он уже знал то, что ему собирались сказать.
Он опустился на колени перед царем и поцеловал ему руку. Затем он поднялся, и его взгляд, ясно говорящий о грехе предательства, переместился к бывшему Первому советнику.
— Пентью, — сказал Тутанхамон, узнавший от Тхуту о прошлом человека, который был приближенным к телу царя, — бывший регент назначил тебя главой дипломатического ведомства.
Пентью сохранял молчание — протокол не требовал никакого ответа.
— У Ая, — продолжил царь, — было несколько причин опорочить тебя.
Пентью заморгал; без сомнения, он не был готов к такому точному пониманию своего положения.
— Стало быть, у него были серьезные мотивы, заставившие его преодолеть неприязнь к тебе, раз он назначил тебя на эту должность. Твое назначение явилось, таким образом, неким контрактом верности, — заключил царь.
Тхуту забеспокоился — он рекомендовал Тутанхамону ни в коем случае не припирать противника к стенке. Он сдержанно кашлянул.
Преданный слуга попавшего в немилость человека, как его только что описали, Пентью выдержал взгляд, брошенный на него юношей с неумолимой маской царя. Неужели ему придется провести оставшуюся жизнь, давая гнусные признания? После исповеди предыдущему царю он отказался расставаться с жизнью.[26] Он подбирал слова.
— Государь, — произнес он после глубокого вздоха, — твоя божественная мудрость осведомлена о том, что в высоких сферах власти часто случается служить двум господам и навлекать на себя недовольство одного или другого.
Тхуту вспомнил разговор с Майей: хамелеон, который менял цвет в соответствии с его окружением. Власть портила тех, кому доставалась; она накапливала в их сердцах тайны, и они там гнили, и обагряла их руки кровью преступлений, которые они были вынуждены совершать, и следы от которых оставались на них вечно. Разложившееся сердце и руки, обагренные кровью, — вот с чем они представали перед Анубисом. Бывший Советник спросил себя, как ему самому удалось избежать этой мерзости, окружавшей трон.
— Твоя верность оказалась ненужной, ты это знаешь, — возобновил царь свое обращение к Пентью.
— Государь, твоя власть — солнце. Она открывает цветы лотоса и сердца людей.
— А ночь их закрывает вновь, — добавил Тутанхамон.
Предупреждение было сделано.
— Иди, — велел царь.
И снова Пентью опустился на колени и поцеловал руку царя.
Когда он ушел, Тхуту смотрел на блеск царской обстановки и почувствовал ее контраст со спокойным бесчестием человека, который только что ее покинул. Неужели монарх окружил себя таким количеством золота ради того, чтобы не думать о грязи, окружавшей трон?
Но бывший Советник знал не обо всем.
В последовавшие месяцы Тутанхамон затеял нечто странное: переделать гробницу Сменхкары. По его мнению, как он объяснил Тхуту, преждевременно ушедший царь был настоящим творцом и сделал много для восстановления царства, уподобившись Осирису, который был принесен в жертву Сетом. И соответствующим образом необходимо было отметить его посмертную славу.
Для начала необходимо было устранить некоторые недочеты. Разумеется, в гробнице были три саркофага, положенные царю. Но имущества, необходимого в загробном мире, было недостаточно.
— Да, я знаю, ты сделал все возможное при организации похорон, — сказал Тутанхамон. — Благодарю тебя за это. Но такой царь достоин особенного почтения, гораздо большего.
Итак, царь задумал соорудить наос, куда потом поместят саркофаги.
— Наос? — удивился Тхуту.
— Увеличенный в четыре раза наос, — уточнил Тутанхамон.
— Но как он войдет в гробницу? — встревожился Тхуту, который помнил, что гробница Сменхкары была заполнена до краев.
— Я увеличу склеп, — спокойно ответил Тутанхамон.
Тхуту не осмелился обсуждать его решение. В таком случае пришлось бы на время земляных работ вынести из гробницы все, что там находилось. Для того, чтобы сберечь сокровища, необходимо было привлечь уйму людей, не меньше ста человек.
Но заказ был сделан, и архитекторы взялись его выполнять. Месяц спустя они представили царю проект действительно увеличенного в четыре раза наоса: четыре деревянные наоса, покрытые золотой фольгой, помещенные один в другой, символизировали дворцы Севера и Юга. Внешний наос был одиннадцати локтей длиной, семи локтей и одной трети шириной и шести локтей высотой.[27] Все вместе они оберегались четырьмя богинями: Исис, Нефтис и защитницами внутренних органов мертвых Нейт и Селкет.
Это был монументальный проект. Тхуту это озадачило: как перевезти эти небольшие дома до Места Маат?
Пятью месяцами позже ансамбль был завершен. Царь повез царицу и своего Советника полюбоваться им.
Тхуту рассматривал стенки наосов, которые еще не были вставлены один в другой. На панно того, что представлял Северный дворец, он обнаружил сцены из Книги мертвых, где Амон объяснял, как создан мир и какова его божественная природа, и из Книги Амдуат.[28] Он не сумел расшифровать надписи и спросил у царя, для чего так сделано.
— Это чтобы невежда не смог завладеть тайной загробной жизни, — ответил Тутанхамон, подняв торжественно палец, как жрец.
Тхуту покачал головой.
— Семь слов… — произнес он.
Семь слов, которые позволяли душе умершего принять в загробной жизни ту форму, которую он пожелает, — птицы, животного или другого человека. Они придавали глубокий смысл Открытию Рта; если умершему не дать речь, он не сможет воплотиться в другое существо.
— Да, — подтвердил царь, очевидно, удивленный тем, что Советнику они известны.
Тхуту не переставал поражаться. Анкесенамон рассматривала статуи четырех богинь размером в человеческий рост, которые простерли руки перед внутренними стенками внешнего наоса в защитном жесте и повернули головы к левой стороне; ее это привело в восторг.
— Но… — прошептала она, — у всех четверых черты Меритатон!
