Джон Боуман - Остров Демонов
Капитан что-то сказал им вслед, и боцман отвел Пьера не в трюм, а в офицерскую каюту. Здесь его на время оставили одного.
ГЛАВА 62
Бастин боялась за Маргерит. Она наблюдала, как та выполняет работу Пьера и самой Бастин, проявляя прежнюю сноровку, но потеряв душевное спокойствие.
— Она сохнет, — бормотала Бастин, — как молоко в грудях!
Маргерит потеряла молоко и не могла кормить Жуаез, и вся энергия Бастин теперь была направлена на кормление малышки, которая капризничала и протестовала, изводя их обеих. Они пытались заставить ее сосать молоко прямо из вымени коровы, но Жуаез встретила их попытки ужасающими воплями. Тогда они отрезали палец от рукавицы и наполнили его молоком. Маргерит часами держала дочку у груди, подсовывая ей кожаный палец перчатки вместо соска, но малышку не получалось одурачить. Им удавалось влить ей в рот немного молока, но этого было недостаточно для кормления.
— О Боже, что же нам делать?! — в отчаянии воскликнула Маргерит после нескольких часов тщетных попыток.
Бастин отвернулась. Она не хотела смотреть на Маргерит, когда та была в таком отчаянии.
— Люби ее, — сказала няня. — Она умрет из-за отсутствия любви.
Маргерит подняла голову и прижала Жуаез к себе.
— Я люблю ее. Неужели ты думаешь, что я ее не люблю? Она — это Пьер. В ней вся моя жизнь!
Бастин стало стыдно. Нельзя было требовать, чтобы Маргерит вдохнула жизнь и счастье в ребенка, как когда-то вливала в него свое молоко — потому то сама не испытывала этих чувств, и только появление Пьера могло бы их вновь возродить.
Жуаез наконец начала пить коровье молоко — из морской раковины, а не из искусственного соска. Но она по-прежнему оставалась капризной.
Бастин смотрела на увядание малышки с чувством мрачной отрешенности. Они ничего не могли сделать. Ее собственные усилия в кормлении Жуаез становились все слабее, к тому же у нее самой исчезло всякое желание готовиться к суровым месяцам зимы.
«Она будет первой, — думала Бастин. — Потом последует моя девочка… и, наконец, я, в одиночестве…»
Перемена погоды не заставила себя ждать. Осенние шторма обрушились с невиданной силой. Птицы быстро откочевывали. Песцы попрятались в норы. Голодные коровы мычали у дверей хижины. Теперь скоро… скоро все будет кончено, настанет покой. Были и другие перемены. Кожа Маргерит стала грубой и шершавой, а волосы свисали жирными прядями. Ее платье превратилось в лохмотья. «У меня нет времени зашивать его», — говорила она. Бастин тоже слабела. Она, которая была матерью, советчиком и защитником, теперь сама стала подобна ребенку. Маргерит ухаживала за ней, как ухаживала за Жуаез.
— Это долго не протянется, — бормотала Бастин, смотря на страдающего ребенка.
Бастин проснулась среди ночи. Она изо всех сил боролась за дыхание, пока не поняла, что умирает. Тогда она успокоилась, расслабилась и позволила воздуху самому проникнуть в ее легкие, как получится. Ей хотелось бы уйти вот так — первой, а не последней. У них не осталось надежды после того, как исчез Пьер. Нет надежды! В Маргерит еще жило упоение, но оно скорее походило на сумасшествие. Она была еще девочкой… и не могла понять, что когда-то придется согнуться или сломаться. Нужно было приносить счастье, чтобы получить привилегию на жизнь. Эта привилегия была не для старых. Бастин медленно сдавалась, не видя смысла в жизни. Она приготовилась к смерти. Но Бог был добр. Господь и Святая Богородица! Они не хотели, чтобы она мучилась, глядя на смерть тех, кого любила. Бастин, задыхаясь, обратила молитвы к Святому Отцу и Святой Деве Марии.
— Что с тобой, няня?
Дитя опустилось на колени возле нее. Дитя или мать?
— Прекрати, милая, ты не должна плакать!
— Маменька! Нет! Подожди. Он придет. О, не уходи сейчас!
Ее руки были нежны, а голос приятен. Какой приятный голос! Какой приятный звук! Не расстраивайся, милая. Не расстраивайся!
— Маменька! — Маргерит сжала безжизненную руку Бастин. — О, нет!
Жуаез проснулась и заплакала. Маргерит бросилась к постели, которую когда-то делила с Пьером. Она взяла малышку и прижала к себе. Она качала ее на руках, приговаривая:
— Подожди, милая. Подожди. Он вернется. Он вернется!
ГЛАВА 63
Великую реку, названную Картье в честь Святого Лаврентия, в чей день была открыта, и переименованную вице-королем в честь Франциска, сковал лед. Под скалами, где она соединялась с Розовой рекой, стояли три корабля вице-короля, окруженные льдом. Лед обволок мачты, снасти и надстройки, образуя решетку из кристаллов. Снег покрыл палубы, сделав корабли похожими на полярные замки.
Форт, подобно острию стрелы, возвышался над стыком двух рек, сейчас сравнявшихся с берегом под покровом снега, а летом бурливших и сталкивавшихся, как два матроса, напившихся в разных тавернах до одинакового состояния.
Франс-Руа, цитадель Роберваля, охватывала лагерь Картье в Шарлеруа, как левый и правый берега Сены охватывали Сите.
Две высокие башни неустанно следили за местностью, но позиция форта на подъеме холма не нуждалась в их высоте. Построенные из дерева, для своего строителя они казались каменными, потому что защищали его вице-величество. Перед ними выдавалась ограда, сделанная из заостренных сверху бревен. Через ров был перекинут деревянный мост в стиле феодальной Европы. Вице-король не боялся атаки голозадых язычников.
На северной и западной сторонах форта были установлены водяные мельницы с каменными жерновами, привезенными из Франции для помола зерна, хотя здесь его и не было. Прихваченные с собой запасы давно закончились. Зерна, посеянные весной, дали скудные всходы, потому что поля нуждались в уходе, а все колонисты, включая женщин и детей, были заняты в это время возведением замка. А дикари, радостно встретившие путешественников, довольные щедрыми подарками, оказались коварными и подозрительными. Они не нападали на форт, а держались особняком в лесу. А когда в их деревню была послана экспедиция, чтобы попросить зерна для колонистов, оставшихся без запасов на зиму, дикари объявили, что их посадки тоже не дали урожая, и что краснокожие сами будут голодать. Это было явной ложью, потому что перед возвращением в форт французские солдаты были накормлены хлебом до отвала.
Вдоль южной стены выстроились в линию цеха для кузнецов, плотников, дубильщиков и скорняков, но горн стыл без дела, а инструменты висели на стенах, потому что вся работа была закончена осенью, а кузнец и половина ремесленников умерли от цинги. Охотники, не побоявшиеся глубоких ущелий и стрел дикарей, принесли дубильщику несколько шкур, но их добыча была так скудна, что ею невозможно было наполнить склады или даже желудки голодных колонистов.
