Гарри Тертлдав - Верни мне мои легионы!
Не успев додумать эту мысль, он резко отвел назад правую руку и тут же изо всех сил выбросил ее вперед.
Глядя на свое летящее копье, он понимал, что теперь уже ничего не может поделать. Арминий даже не потянулся к мечу: вне зависимости от результатов броска, меч в его руке вряд ли бы что-нибудь решил.
Ванний выжидал, чтобы в последний миг отпрыгнуть в сторону. Возможно, он прикидывал скорость полета копья или просто хотел продемонстрировать свою храбрость. Так или иначе, его ожидание слишком затянулось. Как раз в тот миг, когда он попытался метнуться вправо, копье вонзилось ему в грудь.
Пару мгновений воин стоял, покачиваясь, с удивленным видом. Губы его приоткрылись, словно хавк пытался что-то сказать, но вместо слов изо рта его хлынула кровь. Кровь, пузырясь, полилась и из носа Ванния, и воин медленно осел на землю. Ноги его дернулись и вытянулись.
Арминий осторожно приблизился.
— Дать тебе мир? — спросил он, готовый отскочить в любой момент, если Ванний схватится за нож.
Но его противник, закусив губу, чтобы сдержать крик, лишь кивнул.
Часто бывает, что боль от раны ощущается не сразу. Но потом — Арминий знал это слишком хорошо — она становится нестерпимой.
Обнажив гладиус, он вонзил его Ваннию в горло. Тот конвульсивно дернулся. Хлынула кровь; вместе с ней из рассеченной гортани вытекала и жизнь.
Арминий несколько раз воткнул клинок глубоко в землю, чтобы очистить оружие, а когда несколько мгновений спустя поднял глаза, Ванний уже лежал неподвижно, глядя вверх невидящими глазами. Арминий взял его за руку, проверил пульс и, не найдя биения, поставил ногу на грудь покойного и с усилием вырвал из тела копье. Обернувшись к хавкам, широко раскрытыми глазами взиравшим на поединок, молодой вождь промолвил:
— Он был столь же храбр, как каждый из вас. Не думаю, что я видел более достойную смерть. Да даруют боги мир его духу.
— Да будет так! — провозгласил брат Алка. — Ты победил его в честном бою, в котором он точно так же мог бы убить тебя. Или кто-нибудь считает иначе? — Бородач повернулся к своим соплеменникам.
Среди хавков раздался приглушенный ропот, но никто не оспорил слова пожилого воина. Не нашлось и желающих бросить вызов Арминию, к немалому его облегчению. Ему вовсе не хотелось начинать с хавками кровную вражду. Германские племена могут вдоволь навоеваться между собой потом, а сейчас им необходимо единство, чтобы вытеснить римлян за Рейн.
«А что будет потом?» — подумал Арминий.
Галлия представлялась ему богатой страной, богаче Германии. Римляне властвовали в Галлии на протяжении человеческой жизни, но старики еще помнили те времена, когда галлы сами владели своей землей. В ту пору некоторые германские племена пытались прибрать к рукам земли за Рейном, благо галлы были недостаточно сильны, чтобы дать им должный отпор. К сожалению, римлян нельзя было обвинить в слабости.
Однако если римлян удастся вышвырнуть из Германии, не вызовет ли это смятение и в Галлии? А если так, почему бы германцам не воспользоваться возможностью и не захватить новые владения? Сородичи Арминия имеют право прибрать к рукам все земли, каких заслуживают и каких пожелают.
«А если римляне полетят вверх тормашками, кто сможет остановить натиск германских племен? Никто! — возбужденно подумал Арминий. — Никто на свете!»
Рытье. Рубка. Забивание гвоздей. Распиливание стволов. Нескончаемые брань и похабщина.
Квинтилию Вару век бы не слышать всех этих звуков, отнюдь не радующих слух, но неизменно сопровождающих возведение римского лагеря. Подобно фениксу, Минденум заново возрождался из собственного пепла, и Вар полагал, что рано или поздно из него выйдет неплохой провинциальный город.
Беда заключалась в том, что самому Вару не нужен был даже самый лучший провинциальный город. Он тосковал по Риму, как тоскуют в долгой разлуке по возлюбленной. Однако на Риме для него свет клином не сошелся. Нет, его вполне устроила бы Александрия. Да и Антиохия, откуда он долго управлял Сирией. И Афины тоже — они были достаточно хороши для его сына и вполне подошли бы для самого наместника. Из Минденума, хоть тресни, ни Афин, ни Александрии в ближайшую пару тысяч лет не выйдет. А уж Рима из него не получится… скорее всего, никогда.
Зато Минденум уже превратился в место, откуда Вар все нынешнее лето будет управлять Германией; а там, глядишь, лагерь станет и постоянной столицей провинции. Правда, наместнику отчаянно хотелось верить, что править из этой столицы будет уже кто-то другой. Если у человека нет возможности вернуться даже к весьма сомнительным благам цивилизации в Ветере, пройдет немного времени — и человек этот станет очень несчастным. Во всяком случае, такой человек, как Вар. Какого-нибудь огрубевшего служаку город, которым обещал стать со временем Минденум, может вполне удовлетворить. В конце концов, многие командиры Вара находили Ветеру вполне сносным местом службы. Это дело вкуса — или отсутствия такового.
— Не желает ли господин чашу вина?
Судя по выговору Аристокла, он уже сам принял чашу, а то и не одну. Грек поспешил объяснить почему:
— Когда выпьешь, шум не так раздражает. По крайней мере, меня.
— Неплохая мысль, — согласился Вар. — Почему бы и не выпить — неразбавленного?
— Превращаешься в германца, а?
— Боги свидетели, надеюсь, что нет! — воскликнул Вар. — Меня в жизни как только не называли — но что же я совершил, чтобы заслужить такое прозвище?
— Ну, господин, когда я увижу германца, который любит разбавленное вино, он будет первым таким германцем. Я сейчас вернусь.
Аристокл поспешил прочь.
«Рим. Александрия, — с тоской думал Вар. — Антиохия. Афины».
Единственная частица Афин, которой он располагает здесь, в Минденуме, — это греческий раб. Лучше, чем ничего, но как же это мало! И сейчас раб принесет ему неразбавленного вина, что не только не по-гречески, но даже и не по-римски.
Беда в том, что неразбавленное вино здесь, в Минденуме, служит лекарством. Как, впрочем, и все, что помогает хоть как-то скрасить пребывание в этом убогом месте. Чтобы забыться, тут впору использовать даже маковый сок, который лекари хранят для облегчения боли. Сок, конечно, дорог, но на что здесь еще тратить серебро? Снадобье из мака стоило так дорого потому, что снимало даже самую сильную боль, но наместник не понимал, почему бы врачевателям не использовать столь хорошее средство и для других целей.
Вернулся Аристокл.
— Твое здоровье, господин, — промолвил он, подавая Вару чашу вина.
— Да пойдет вино мне во здравие, — произнес римский наместник, пролив немного напитка на утоптанный земляной пол.
