Владимир Прасолов - Золото Удерея
Утро не было добрым для Спиринского. Еще только солнце встало, а шум и крик в лагере уже разбудили его. Он выглянул из шатра и увидел, что весь народ собрался у телеги, в которой спал пьяный Глотов. Что-то было не так. У телеги были и Пахтин с Белоцветовым. Спиринский быстро оделся и направился туда. Произошло самое ужасное, Глотов был мертв. В причине смерти никто не сомневался, захлебнулся собственной рвотой. Никто и не слышал, когда это случилось. Очевидно, ночью. Остыл уже покойник. Белоцветов был крайне озабочен. Он даже не поглядел в сторону подошедшего Спиринского. Развернулся и пошел к своему шатру.
«Все, экспедиция срывается», — с досадой думал Яков.
Пахтин и Матанин стояли чуть в стороне. Спиринский подошел к ним.
— Что теперь делать будем? — спросил он.
— Что делать, хоронить будем, отдал Богу душу человек, похороним, чего еще делать?
— Да это ясно, возвращаться придется, вот беда…
— Не придется, дальше пойдем.
Матанин и Спиринский оба удивленно посмотрели на Пахтина.
— Да как же без мастера-то? — вырвалось у Мата-нина.
— Есть мастер, — кивнул в сторону Пахтин.
Оба посмотрели туда: на другом берегу ручья стояла палатка и две стреноженные лошади паслись рядом.
— Под утро приехали мужики, один из них опытный старатель, дело рудное знает, я с ним уже поговорил, согласился с нами идти.
— Слава тебе, Господи! — перекрестился Спиринский. — Я уже думал, все, конец предприятию.
— Вот и ладно, Степан, дай команду, пусть мужики могилу копают. Похороним, и в путь.
— Хорошо, — кивнул Матанин и ушел.
Пока он шел, думал, что за старателя им принесло. Мелькнула мысль: только бы не встретить из тех.
— Васька, Семка, берите кирки, лопаты, вон там на бугре копайте могилу. Я пока крест срублю, да шустрей, хлопцы.
Взяв топор, Матанин вошел в прибрежный лес. Выбрав молодой листвяк, несколькими ударами завалил его и принялся за работу. Нехитрое дело для таежного человека обтесать из кругляка плаху да, прорубив «ласточкин хвост», без всякого гвоздя намертво засадить в нее перекладину. Что и было сделано прямо на месте. Взвалив себе на спину готовый смолянистый тяжелый крест, Матанин пошел обратно. Не было его в лагере не более часа. За это время и могилу выкопали, и покойника обмыли в реке, да в холстяную рубаху чистую обрядили. Кто-то, видно, свою пожертвовал. Лежит себе бедолага на лапнике, у могилки своей, нос в небо уставил, ничего его уже не волнует на этом свете. Мужики цигарки курят да на него поглядывают. Странно как-то все, обычно похороны — это рев да причитания бабьи, у мужиков глаза мокрые, а тут тишина, только река шумит да ветер в кронах деревьев балует. Нет-нет, да шевельнет редкую бородку покойного. Ушел человек из жизни, а его и узнать-то никто не успел, потому и жалости никакой. Ни к нему, ни к себе. Рыдают-то на кладбище, себя жалея, потерю оплакивая. А тут жалеть себя никому не за что, никто ничего не потерял. Вышел Степан, мужики крест у него приняли.
— Дак чё, опускать, что ли?
— Погодите, пойду начальство позову. Где они?
— В своем шатре собрались, разговоры говорят.
— С кем?
— Дак с энтим, новым мастером, чё ли?
— Пойду погляжу, погодьте пока.
— Обождем, нам спешить некуда, ему тоже…
Шатер Белоцветова стоял чуть в стороне, и голосов оттуда слышно не было. Но если бы Матанин услышал, о чем там была речь, наверное, он бы крепко задумался, прежде чем в него войти. Даже если бы он услышал только голос Семена… но он спокойно шагнул, распахнув полог, и увидел его. Он увидел и Фрола, что уже было для него неожиданностью, еще большей неожиданностью для Степана был, конечно, Семен. Семен был готов к этой встрече и сделал вид, что не узнал Матанина. Степан же, с ходу застыв на пороге, подался назад, как будто невидимая сила остановила и откинула его.
— Ты чё, Степан, шарахнулся как черт от ладана? — окликнул его Пахтин. — Мы тут как раз о тебе говорим, заходи, заходи.
Матанин стоял во входе, и взгляд его метался по лицам.
— Да что с тобой, проходь, сказано, вот знакомься с горным мастером, теперь вы вдвоем водить экспедицию будете.
Семен встал и протянул Матанину руку:
— Семен.
Матанин наконец шагнул в шатер и пожал протянутую руку:
— Степан.
При этом он взглянул в глаза Семену и не заметил в них чего-либо для себя опасного. Семен смотрел на него спокойно и доброжелательно. Чего это ему стоило, знал только он сам. Но так они с Фролом решили. Он Матанина ране не знал и нигде не встречал, и точка на том. «Пусть думает, что не узнал ты его, давно ведь дело было, может, и он тебя не узнает», — говорил ему Фрол. «Как же не узнает, узнал, вмиг узнал, аж лицом посерел», — думал Семен, пожимая его руку.
— Ты чего такой смурной, Степан? — спросил Пах-тин, заметивший состояние Матанина.
— Дак это, покойник, однако, хоронить пора, — нашелся тот.
Фрол, также наблюдавший всю эту сцену, спрятал глаза. В его глазах Матанин прочитал бы все, не мог Фрол даже притворно врать, ни языком, ни глазами, не таков был человек, и все. Когда же они вышли из шатра проститься с покойным, Степан сам отозвал Фрола в сторону.
— Фрол, — начал он, когда чуть отошли. — Ты это… На чьей стороне будешь, не пойму.
— А ты, Степан?
— Я сам по себе. Дал слово людям. — Степан кивнул в сторону Белоцветова. — Его и держать буду.
— А как же Косых?
— Мне Косых не указ.
— А Никифоров?
— Мне никто не указ, сказал же. Да и Никифоров тута ни при чем.
— Это как ни при чем, али не вместе вы решили от приезжих избавиться? Правду говори, Степан, я твою подноготную уже знаю.
— От Косых?
— От него тоже.
— Это Косых затея, а Никифоров меня упросил к ним наняться, чтоб от него избавиться.
— Это как?
— А вот так, иначе нельзя, ежели Косых на них кинется, я его и угомоню.
— Ловко задумано, только правда ли это, Степан?
— А вот придем на Шаарган, сам и увидишь. Где Косыхтто теперь, там, поди, ждет?
— Не знаю, мы с ним случайно сошлись, а потом разошлись. Разные у нас дороги.
Видел я тебя с Пахтиным ночью. Поди, меня в одну компанию с Косых зачислили?
— Не говорил я Пахтину про тебя ничего и про Косых тоже не говорил, другое у меня к нему дело, вас не касаемое. А Косых и вправду опасен, он как зверь недобитый теперь. Однако пошли, бросим горсть земли.
Покойника опустили, обложили еловым лапником и, установив в ногах крест, засыпали. Тяжелая в северной тайге земля, сплошной скальник. На могилу камень уложили, на котором накернить успели «Глот», да керн сломался, так и оставили, не дал Пахтин инструмент изводить напрасно.
