Юрий Никитин - Князь Рус
Сова сказал уважительно:
– Ты быстро понял, как лучше. Я соображаю медленнее.
– Быстрее еще не значит – лучше, – проворчал Рус, но Сова видел, что молодой князь польщен похвалой опытного воеводы.
В Новом Иерусалиме возвращение Исайи было встречено как чудо. Не так дивно, что Иона вышел цел и невредим из пасти левиафана, как избавление иудея, убившего могучего скифа, из рук разъяренных варваров. Прямо от ворот его подхватили на руки, понесли, выкрикивая боевые кличи, которые странно перемешивались с хвалой господу за чудесное избавление из рук страшного народа Гога.
Соломон вышел на крыльцо, когда ликующая толпа приблизилась к его дому. Он поднял руки, кличи стали стихать. Исайю с рук на руки передали ближе, поставили на крыльцо.
Избитый, с засохшей коркой крови на шее, он счастливо улыбался. Глаза блестели жизнью, он стал словно бы выше ростом, на лице была уверенность и, что опечалило Соломона, готовность снова взяться за так оправдавшее себя оружие.
– Заходи, сын мой, – сказал Соломон тепло, – твоим родным сейчас скажут, что ты жив и здоров. Ты скоро с ними увидишься, а сейчас для города жизненно важно знать, что делается у скифов.
Исайя посерьезнел, но поднялся на крыльцо все с теми же победно расправленными плечами. Обернулся к толпе, помахал рукой, та взорвалась радостным ревом, воплями радости и слез. Еще раз поклонился, вслед за Соломоном вошел в темный коридор.
Служанка быстро поставила на стол снедь, Соломон кивнул Исайе приглашающе, молча и терпеливо ждал, пока изголодавшийся охотник насыщался.
– Прости, – пробубнил Исайя с набитым ртом, – но у меня в самом деле крошки во рту не было!
– Я понимаю, сын мой. Ешь, не смущайся. Потом поговорим.
Исайя ел быстро, движения были отточенные, верные, в нем жила и действовала сила хищного зверя. Кто с кем общается, подумал Соломон печально, тот от того и набирается.
– Поведай неспешно, – сказал он, когда Исайя отодвинул пустое блюдо и взялся за кувшин с молоком, – как тебе удалось уцелеть? Я слышал, тебя захватили в плен прямо над телом убитого тобой скифа?
Исайя зябко передернул плечами:
– То был настоящий сын Гога!.. Другим говорить не следует, но тебе скажу правду: я просто чудом с ним справился. Он был впятеро сильнее меня, так же быстр, намного выносливее и к тому же умелее в схватках.
– Но как же победил ты, а не он?
– Скиф не ожидал вообще отпора. Он привык побивать наших десятками… или привык, что другие побивают. Также мне показалось, что он давно не брал в руки оружие.
Соломон побледнел:
– Ты убил служителя культа?
– Нет, – ответил Исайя. Он покачал головой. – Нет. Но его назвали при мне певцом. Возможно, он давно сменил боевой топор на бубен или что у них там, потому я и одолел. Другим я этого не высказываю, но тебе признаюсь: я испуган и сейчас. Когда вспомню, как я был близок к смерти, колени подгибаются.
Соломон сказал успокаивающе:
– Разве дикие кабаны не опасны? Но ты их убивал.
– Это другое дело, – возразил Исайя нервно. – Кабаны не обучены воинским ударам. Они все бросаются одинаково. Мне достаточно было выучить три движения, хорошо выучить, и я всякий раз убивал кабанов наверняка, хотя их страшные клыки проносились на расстоянии волоска от моей груди. Но этот скиф…
Он снова передернул плечами, жадно пил теплое парное молоко. Кадык часто дергался, капли побежали по подбородку. Соломон выждал, спросил тихо:
– Они отпустили тебя на каких-то условиях?
Исайя отмахнулся:
– Дурни. Взяли клятву.
– Какую?
– Что я вернусь завтра вечером, – он засмеялся, – и они меня разопнут перед воротами нашего града.
Соломон вздрогнул, покачал головой. Конечно же, возвращение к скифам немыслимо. К счастью, господь освободил свой народ от верности клятвам перед неиудеями.
Глава 13
Жена и дети с радостным воплем бросились на шею. Исайя распахнул руки, стараясь обхватить их разом, дети повисли на нем, верещали и лезли как на дерево, а он хватал, жадно целовал в макушки, тискал, снова целовал, наслаждаясь детскими запахами, самыми чистыми на свете.
Жена с мокрым от слез лицом несмело улыбнулась:
– Я слышала, что тебя схватили… Мы чуть не умерли!
– Все прошло, – сказал он торопливо, – все кончилось.
Она прижалась к нему, теплая и покорная, беззащитная, как овца, которой он был всегда опорой и поддержкой. У него защемило сердце от жалости. Как ребенка поцеловал в голову, обнял и повел внутрь дома.
– Все кончилось, – повторил он снова. – Забудь эти страхи, эти ужасы.
В раскрытое окно донесся едва слышный треск. В черноте ночи далеко за стенами града зловеще разгоралось зарево. Это был не закат, и у Исайи тоскливо сжалось сердце.
Дети еще висли на нем, цеплялись за руки, за одежду. Из соседних домов собралась многочисленная родня, приковыляли даже древние старики. Он заметил, что смотрят как на вырвавшегося прямо из ада.
– Исайя, – попросил кто-то, – неужто не расскажешь, как это было?
– Исайя, – поддержал другой, – расскажи нам!
– Расскажи!
Жена исчезла, вместе с другими женщинами в соседней комнате быстро приготовили на стол, принесли на широких блюдах, поставили перед гостями. Исайя некоторое время насыщался, у Соломона только перекусил, живот за это время короткого плена подвело, а горло пересохло, как песок в стране предков под жарким солнцем.
– Их можно побеждать, – сказал он наконец, – но только если застать врасплох… Я победил потому, что громадный рус не ожидал от меня отпора. Запомните, пока это единственное их слабое место.
Гости зашумели:
– Найдем и другие!
– Гои – тупые как скот. Но и скот бывает опасен, как тот же разъяренный бык! Однако даже дети наши управляют быками.
– Исайя, ты первый, кто оказал им отпор! Но не последний.
И лишь старый мудрый Иешуа спросил старческим, скрипучим голосом:
– Как тебе удалось уйти?
– Разве не знаете? – удивился Исайя. – Я выпросил у русов сутки, чтобы попрощаться с семьей и детьми, привести дела в порядок, раздать долги. Вместо меня в залог явились мои друзья Борух и Ламех, но русы по дурости лишь взяли с меня клятву, что я вернусь завтра до захода солнца, и они тогда меня разопнут!
За столом раздался хохот. Смеялись все, толкали друг друга и показывали знаками, какие тупые эти гои, от смеха говорить не могли, тряслись как кисель, в бессилии сползали под стол, даже Иешуа зашелся старчески дробным смешком, лицо жалобно кривилось, взглядом умолял не смешить его, а то помрет от хохота, весь покраснел, наконец тоже откинулся на резную спинку стула и медленно сполз под стол.
