Александр Прозоров - Царская сабля
Дом, всего час назад переживший жестокую сечу, погрузился в полный покой и темноту, и только в горнице второго этажа слабо поскрипывали половицы и медленно двигался огонек масляной лампы.
– Кто здесь? – спросил боярин, уже догадываясь о будущем ответе.
– Страшно одной в светлице, прямо ужас, – вошла в его опочивальню книжница. Она была в одной исподней рубахе, прочие вещи несла в руке. – Мерещится постоянно, будто лезет опять кто-то, бьет, зарезать хочет. Да еще пол скрипит, ветер воет. Страсть…
Она положила свои вещи на сундук, лампу пристроила на подставку над столом.
– Притиснуться к кому-нибудь хочется. Чтобы обнял, к себе прижал, защиту пообещал… – Она через голову стянула с себя рубаху. – Так ведь в доме женщин нет. Везде кобели одни, им не доверишься. И токмо ты един чист и целомудрен, ако Сергий Радонежский, боярин. С тобою рядом за честь свою беспокоиться ни к чему, с тобою даже в одной постели рядом и то безопасно, ровно в келье монастырской.
Басарга так и не понял: говорит ли книжница всерьез или столь утонченно изгаляется над его верностью искренне любимой княжне?
А еще он не понимал, что следует делать приличному боярину, когда к нему в постель с чисто московской наглостью лезет незваная купчиха?
Девка хапнула Басаргу за плечо – и боярин невольно вскрикнул от боли.
– Что? – встревожилась Матрена, откинула одеяло и охнула, вскинув руки ко рту: – О боже, да на тебе живого места нет! Бедный ты мой…
– Да уж, постарался душегуб поганый, – поморщился молодой воин, которому каждое движение причиняло сильную боль.
– Не бойся, я тебя сейчас вылечу, – шепнула девушка и прикоснулась губами к темному, почти черному, кровоподтеку на груди. Боярин чуть слышно охнул – но еще не от боли, а от ее ожидания. На самом деле касания книжницы были легкими, почти невесомыми, а губы – прохладными и чуть влажными.
Матрена покрыла своими поцелуями одну его рану, другую, третью, ее руки скользили по телу молодого воина, касаясь почти не пострадавших ног и живота. Очень быстро боль действительно ушла, сменившись позорящим душевные чувства Басарги, приземленным, сладким томлением.
Нет, он не хотел иметь ничего общего с базарной торговкой, он пытался думать о своей княжне, защищаясь ее образом от бесстыдных приставаний, – но низменные плотские желания стараниями гостьи быстро и уверенно затапливали его высокие душевные устремления.
Боярину не пристало жеманиться, словно девке, – и Басарга мужественно молчал, не прося пощады.
Ему бы вполне хватило сил отпихнуть, решительно погнать Матрену, но после всего того, что сегодня совершила книжница, поступать с ней грубо боярин тоже не решался. Гостья же явно осознавала свою неприкосновенность и пользовалась ею в полной мере, лаская беззащитную жертву и жалея, целуя ее, играя горячими пальцами.
– Ч-черт!!! – Плотина рухнула, сломав запреты, и Басарга все-таки использовал супротив гостьи всю свою мужскую силу. Но не для того, чтобы выкинуть за дверь, а чтобы опрокинуть ее на спину и зажать горячие губы своим ненавидящим поцелуем и показать, кто действительно женщине хозяин и господин в этом мире, в этом доме и в этой постели…
Как ни странно, но спал боярин Леонтьев крепко и хорошо. А когда солнечные лучи, пронзив промасленную ткань, залили комнату светом, ничуть не испугался почивающей рядом сочной, как перезревший персик, девушки.
– Проклятье! Скоро полдень! – Басарга вскочил, начал лихорадочно одеваться.
– Тебя что за блоха укусила? – перекатилась по перине Матрена. – Нечто лисы в курятник забрались?
– Я уже в Кремль входить должен, а я еще тут валяюсь, – приплясывая, всовывал ноги в сапоги Басарга. – Царю слуг ждать не пристало. Прогневается…
Он откинул крышку сундука, выдернул шитую «дворцовую» ферязь с длинными рукавами.
– А ну стой! – полезла из постели купчиха. – Куда ты собрался в таком виде, боярин великокняжеский? У тебя рожа, как после кабацкой драки! И шея, словно собаками покусана. Тобой ныне токмо детишек пугать, а не государю кланяться.
Встав и ничуть не стесняясь своей наготы, Матрена разворошила юбки и рубахи, достала бисерный кисет, распустила узелок.
– Стой смирно, дай на свету гляну! – На свету ее пышное тело было розовым, как щеки впервые поцеловавшей мужчину девственницы, и чуть светилось ореолом невидимого в ночных сумерках пушка. – Нет, это не замазать… Рубаха с высоким воротом у тебя есть? Нет? Тогда платок намотаем… Тоже нет? Вот же ш-ш-ш незадача… Придется свой отдавать и простоволосой оставаться. Тут можно и мукой обойтись…
Она принялась промакивать ваткой синяк на его подбородке, потом на лбу.
– Голову-то как расквасили! Тут, чтоб замазать, тесто в палец толщиной наложить понадобится… – Крупные груди заострялись сосками цвета бутонов шиповника, широкие бедра покачивались в такт словам, словно подтверждая их правильность. – Значит, тафью я тебе надеваю чуток набок. Выглядит небрежно, но зато рану закрывает. Запомни положение! Так, когда шапку скинешь, и носи. Пусть думают, что на сторону сбилась, а ты не замечаешь.
Книжница отступила, любуясь результатом своих стараний.
– Если не приглядываться, то вроде бы и ничего…
Басарга, не в силах сдержать желания, шагнул следом, поймал ее за талию, подтянул ближе к себе, крепко поцеловал в губы. Матрена ответила на поцелуй и слегка отстранилась.
– Потом, боярин. Все, что захочешь, но потом. Не то мы всю твою раскраску попортим, придется сызнова делать. Ты лучше беги да опосля возвращайся скорее. Мне ведь простоволосой ныне никуда из дома твоего и не уйти…
Книжница была права: на службу свою боярин Леонтьев успевал только бегом. Быстро поцеловав гостью, он ринулся вниз по лестнице, чуть притормозил в трапезной, в которой у очага возился холоп Ильи Булданина.
– Чего, не встал еще никто?
– Боярин Зорин перед самым рассветом ушел, я за ним закрыл, – ответил слуга. – Более никто не спускался.
– За мной тоже закрой, – откинул засов двери Басарга. – Будут спрашивать – я на службе.
Он выскочил на улицу и помчался в сторону Ивана Великого. И каждый шаг, отделявший его от дома и приближавший к великокняжеским палатам, вызывал в душе все большие тревоги и сомнения.
Что же теперь будет? Что княжна? Как посмотреть ей в глаза? Ночью он так желал книжницы, что просто сгорал в неодолимой страсти. Басарга искренне хотел ее и сегодня утром. Когда Матрена запудривала в опочивальне его раны, он не думал, не мог думать ни о ком другом.
Получается, княжну Мирославу он более не любит?
Однако каждый шаг, отделяющий его от дома и приближающий к царскому дворцу, одновременно притушивал в памяти образ нахальной щекастой купчихи и возрождал прекрасный лик княжны Шуйской – ее янтарный взгляд, бархатный голос и жар ее тонких изящных пальчиков.
