Роман Белоусов - Ошибка сыщика Дюпена. Том 2
Для Сирано личная свобода была дороже миски супа и жареного цыпленка. Когда же друзья, видя его нужду и безденежье, советовали поискать покровителя, он отвечал стихами великого Малерба о том, что ему не к лицу «насильное притворство», и продолжал:
… я вольнолюбив и мне претит покорство.
Сирано чувствовал в себе творческий огонь и надеялся когда-нибудь вырваться из среды «убогих сло-воскребов». Ведь и упрямый Малерб добился всего далеко не сразу. Только его настойчивость и энергия позволили ему, уже немолодому человеку, решиться отправиться в Париж искать успеха. И только вера в себя помогла ему добиться славы. Вот тогда-то, словно по волшебству, перед ним распахнулись двери многих аристократических домов: он дружил с самим герцогом Гизом, часто бывал в знаменитом салоне маркизы Рамбулье. У него был свой слуга и лошадь, а главное— огромное жалованье: чуть ли не тысяча ливров.
Возвращение блудного сына завсегдатаи таверн встретили возгласами одобрения. Сирано зажил жизнью литературной богемы, отдался соблазнам столицы, закружился в вихре похождений. Это было время плаща, лютни и шпаги. Время прекрасных куртизанок, балов и маскарадов, испанской галантности, одновременно серьезной и безумной, доводящей преданность до глупости, а пылкость до жестокости. Время сонетов, пирушек и яростной игры. Судьба часто зависела от прихоти игральных костей. Участь нередко решал косо брошенный взгляд, небрежный жест, мимолетная усмешка.
Кутежи с собутыльниками, такими же как Сирано «непризнанными гениями», заполняют его дни и ночи. Иногда даже кажется, что Сирано забыл о своем призвании, о намеченной цели „Он спешит за стол таверны, где веселье и смех, где живут без оглядки, где острое словцо ценится так же, как и удар шпаги.
В ожидании поэтического признания Сирано стал знаменит на весь Париж как отчаянный дуэлянт. Горе тому, кто имел неосторожность чем-либо задеть гордого стихотворца, или, упаси Боже, непочтительно обмолвиться о его внешности, скажем, о носе. Ох, уж этот злосчастный нос. Многим лишь упоминание о том, что он не соответствует нормам элегантности, стоило жизни.
Если бы не длиннющий нос, то это был бы вполне красивый малый. Но что значит иметь такого размера нос? Это, как учит наука «носология», вывеска, «на которой написано: вот человек умный, осторожный, учтивый, приветливый, благородный, щедрый». Об этом Сирано поведает в своем романе о путешествии на Луну. Там, к удовольствию автора, в чести окажутся лишь те, у кого длинные носы, курносые же будут лишены гражданских прав! Словом, нос — резиденция души. И от его формы зависит многое, если хотите даже положение в обществе.
Друзья знали горячий нрав поэта:
если этот нос посмеет кто заметить,
То Сирано спешит по-своему ответить…
И неудивительно, что многие предпочитали считать форму его носа самой обыкновенной.
БОЙ С ФАГОТЕНОМСирано был сыном своего века, времени, когда французская монархия, преодолевая междоусобицы и феодальную анархию, обрела, благодаря заботам кардинала Ришелье, видимость прочности. Абсолютизм приобрел устойчивую форму.
К успехам военным, политическим и дипломатическим Ришелье задумал прибавить величие французской культуры, сделав из нее служанку королевской власти.
В 1635 году официальным эдиктом создается Французская академия. В ее уставе записываются слова о том, что членами ее могут стать люди «хорошего тона, доброго поведения и любезные господину-покровителю» (то есть королю). Называть их вменялось не иначе как «бессмертными» и избирались они пожизненно. Вначале их было десять — по числу посетителей литературного салона поэта Валантэна Конра-ро. На основе этого кружка, собственно, и возникла Академия по велению всесильного кардинала.
Через три года число «бессмертных» в черных с зеленым мантиях и треугольных шляпах возросло до двадцати. Сейчас их сорок.
Попасть в сонм «бессмертных» — значило достичь признания и быть увековеченным современниками. Однако за трехсотлетнюю историю Академии за ее стенами не раз оставались выдающиеся умы. Не удостоились быть ее членами Мольер и Дидро, Паскаль и Бомарше, Бальзак и Золя и многие другие. (По этому поводу уже в наши дни было создано сатирическое произведение «История сорок первого кресла». В нем перечисляются имена всех великих писателей прошлого, которым не довелось переступить порога Академии.)
Вслед за Академией, где заседали «бессмертные», были созданы Академия живописи, скульптуры и архитектуры, а чуть позже — Французская академия наук.
Расцвет театра покончил с унизительным положением актеров. В 1641 году был, наконец, издан знаменитый эдикт, снимающий бесчестье с актерской профессии и уравнивающий служителей сцены в правах со всеми остальными гражданами. После чего даже дворяне не гнушались идти в актеры.
На небосклоне французского театра в то время сияли такие звезды, как авторы трагедий Ротру и Скюде-ри, предшественник Мольера комедиограф Скаррон, в зените славы был могучий Корнель. Кумирами зрителей слыли актеры — благородный Флоридор, галантный Бельроз, уморительный Жодле.
Появилась «Газета» — изобретение Теофраста Ре-нодо. Процветали книгопечатание и букинисты. В столице и провинции зачитывались историческими вычурными романами Кальпренеда и утонченноизысканными Мадлен де Скюдери. В лавках Дворца правосудия можно было купить книгу Шарля Сореля «Правдивое комическое жизнеописание Франсиона», где в отличие от предыдущих двух авторов читатель находил правдивые картины окружающей его тогдашней жизни. Здесь же продавались сборники поэтов, написанные на латыни трактаты философов и ученых. Бойко шла торговля и у букинистов на Новом мосту— самом старом в Париже, построенном в 1578 году. В то время это было, пожалуй, наиболее людное место французской столицы.
С утра до вечера здесь не затихал гвалт и гомон, не смолкали смех и крики. Возгласы торговцев смешивались с голосами певцов-поэтов, песенки которых, рожденные тут же, потом распевал весь город. В разноцветной толпе степенно вышагивали буржуа в скромных, добротных сюртуках; словно залетные райские птички мелькали аристократы в камзолах из итальянского шелка и парчи, в шляпах с белыми перьями, шелковых чулках и лакированных туфлях; дворяне победнее — в голландском полотне и наваксенных башмаках; щеголи — в кружевах, которым не было цены (воры ловко срезали их) и перчатках с длинной бахромой на отворотах. Самые же заядлые модники, к всеобщему удивлению, появлялись в сапогах — необходимом атрибуте костюма для верховой езды. Впрочем, многие из них лишь делали вид, будто только что спешились и за углом лакей сторожит их скакуна. На самом деле далеко не все из них могли позволить себе иметь верховую лошадь. И при всем при том эта внешняя роскошь обычно прикрывала далеко не свежее нижнее белье.
