Татьяна Морозова - Черная луна
– Она самая, – подтвердила медсестра.
– Уберите это, – велела Нина и прямиком отправилась в палату № 15.
Андрей лежал на кровати со скрещенными на груди руками. На полу валялись куски разбитой телевизионной панели.
– Наташа, пусть санитарка уберет! – крикнула Нина в коридор.
– Не надо сюда никого звать. Уберете, когда уйду, – мрачно заявил Андрей.
Нина присела на край кровати. Мальчишка совсем.
– Я подготовлю выписку. Минут через двадцать сможете нас покинуть. Я напишу рекомендации. Будьте добры их…
– Вас ведь Нина зовут? – Андрей присел, опершись о стенку, и прищурился, глядя на женщину.
– Нина Кирилловна.
– Нина. А что вы делаете сегодня вечером? Я приглашаю вас на дефиле в Гостиный Двор…
Глава 4
Настоятельница Феодора проснулась задолго до крика петуха. Она вообще почти не могла спать все ночи с той недавней находки.
– Господи, помилуй нас, грешны-их, – вполголоса пропела Феодора, встала, облачилась в темное платье и вышла из своей кельи в обширную комнату, служившую пока ее кабинетом.
Здесь на старом диване, укрывшись самодельным покрывалом, прикорнула щуплая старушка.
– Спишь, мать Георгия? – спросила настоятельница.
– Не, матушка, что ты, бодрствую! – насильно прервав сон, как призывник-первогодок, моментально проговорила старушка.
– Вот и мне не спится. – Настоятельница присела на край дивана.
Георгия хотела подскочить, но была остановлена властным движением руки Феодоры.
– Ты лежи, лежи, старая, чего ты так резко встаешь-то? Лежи.
Георгия послушно легла. Феодора задумалась о чем-то надолго.
– Что, матушка, страшно тебе все еще, небось? – участливо спросила старушка.
– Подь ты! Все в руках Господа. Только ума не приложу, как он мог там оказаться. Ведь тут после революции все перестраивали под общежития… Мать Георгия…
– Что, матушка?
– Помнишь, что было, когда мы с тобой сюда заселились?
Старушка истово перекрестилась.
– Помню. О господи! Да ты не бойся! С нами – Бог, с нами Бог…
– Кто знает, сколько нам выпадет еще испытаний… – произнесла настоятельница и с тяжким вздохом поднялась.
Запел монастырский петух Жорж, через миг пение подхватили все сельские курятники.
– Погода переменится на жару, – прислушалась Георгия. Она любила Жоржа и сделала тезкой на заграничный манер. – Он нынче сразу после заката пел.
– Да, жарко будет, – задумчиво добавила Феодора.
Еще пятнадцать минут – и монастырское подворье оживет. А послушницы-то должны быть уже на ногах – утренняя обедня идет до восхода солнца.
Феодора налила себе из трехлитровой банки воды в стакан: вода натощак по утрам лучше любого лекарства от старости. И пошла к выходу.
– Ты отлежись сегодня, не усердствуй. А то опять машину не доищешься – тебя в больницу вести.
– Да, матушка, здорова я уже. Оклемалась, – заикнулась было старушка: два дня назад у нее был сердечный приступ.
Но настоятельница так на нее зыркнула, что у той пропала охота спорить:
– Отлежусь, ладно.
– Ну, с Богом, – Феодосия глянула на висевший в углу список с местной чудотворной иконы Божьей Матери, перекрестилась и вышла на улицу.
День будет точно ясный, солнечный. Небо своим голубым шифоном уже покрыло грешную землю. Феодора с удовольствием вдохнула сладкий утренний воздух. Жорж никогда не ошибался…
А вот в то утро несколько лет назад моросил дождь, петух пропел перед тем раньше девяти вечера. То был знак.
Несмотря на разруху – от старых строений и монастырской стены осталась лишь треть, – древний монастырь в последние два года выглядел весело и безмятежно, как и подобает. На всем здесь присутствовал отпечаток надежды: строительные леса окружили храм и кельи – стройматериалы, инвентарь встречались тут на каждом шагу. Настоятельнице удалось найти щедрого спонсора – так теперь называли благотворителей, – он и нанял бригаду для восстановления монастыря.
Бригада жила в наспех отремонтированном подворье. Работники вставали ни свет ни заря и кропотливо творили свое дело.
Уже была восстановлена верхняя часть центральной церкви, с которой в революцию рухнул и раскололся на части крест. Тогда раскол креста сочли дурным предзнаменованием – храм долгое время находился в состоянии поругания. Из святыни большевики сделали сначала склады, потом – общежитие, потом – клуб.
Но справедливость восторжествовала. Монастырь понемногу возрождался: все десять лет, с тех пор как был передан тобольскому благочинию. Монахини изо всех сил тянули жилы, стараясь своим трудом хоть как-то поддержать огонек жизни в разрушенном монастыре. Если бы Господь не послал щедрого благотворителя…
Все здесь радовало взор Феодоры. Только вот то ужасное событие, то убийство несколько лет назад… Находка изуродованного трупа, прибитого к воротам монастыря, терзала душу настоятельницы все эти годы.
Тогда ночью, едва лишь просветлело, она отчетливо услышала сквозь сон чей-то истошный крик. Феодора проснулась от ужаса, вся в холодном поту. Настоятельница прислушалась – ни звука. Но отчего-то ей показалось, что тишина, стоявшая за окном, стала тишиной смерти.
Когда она подошла к храмовым воротам, ее поразил ледяной холод, будто сковавший воздух в том месте. Ворота были наглухо закрыты. Но все знали, что это лишь формальность, поскольку перебраться через полуразрушенные стены вокруг монастыря мог кто угодно.
Феодора мертвенной рукой отодвинула засов. Как в жутком сне, большие створы ворот раскрылись и поплыли на нее. С одного из них грузно свисало чье-то безжизненное подвешенное тело, так зверски изуродованное, что сразу и не определишь – мужчины или женщины.
Этот ужасный миг Феодора никак не могла изгнать из своей памяти.
Приехавший начинающий следователь заявил, что убитая, а это все-таки была женщина лет пятидесяти, погибла несколько часов назад, к воротам преступники цепляли уже труп. Феодора промолчала: крик, который она слышала ночью, мог принадлежать и не жертве, а случайному прохожему.
– Это знак, – уверенно сказала тогда Феодора следователю.
Тот пожал плечами: на хулиганство точно не похоже.
Молодому следователю очень мешал прошедший накануне дождь. Зачем и кто совершил злодеяние, он не представлял. Но хотя и понимал почти стопроцентную бесполезность, все равно долго изучал размытую землю, искал отпечатки пальцев, что-то собирал в полиэтиленовые пакетики, замерял.
Недаром его прозвали в городе «Борька-Пинкертон». Вообще-то, Феодора знала Бориса еще с тех пор, как он с букетом ромашек пришел в первый класс. Тогда она была обычной школьной учительницей. А Боря – лопоухим парнишкой с озорными любознательными глазами. Это его неуемное любопытство часто становилось причиной крупных разговоров директора школы с родителями.
