Жеральд Мессадье - Роза и лилия
— Это я.
— Я готов был поклясться, что вы юноша, — сказал шевалье, улыбнувшись. — Ну так вот, поскольку вы остались сиротой, я выделяю вам именем короля Франции, нашего возлюбленного Карла Седьмого, и правителя Нормандии графа де Клермона pretium doloris[7] размером в пять золотых экю, которые следуют всем пострадавшим от чужеземцев.
Он сделал знак шамбеллану, и тот удалился, по всей видимости, за деньгами. Шевалье посмотрел на Жанну.
— Благодарю вас, монсеньор, — сказала та.
Все это время писарь продолжал делать пометки в книге.
— Жанна Пэрриш, — сказал вернувшийся в зал де Клеси, — встань и подойди к сиру де Морбизу.
Жанна приблизилась к столу. Де Морбиз окинул ее долгим взглядом, слишком долгим, подумалось Жанне. Потом он протянул ей кошель.
— Монсеньор, — сказала она, — когда ваши люди будут прочесывать лес, они могут найти вместе с разбойниками маленького мальчика. Это мой братишка Дени. Они увели его с собой.
Морбиз кивнул.
— Писарь, внесите это в записи, а я отдам приказ стрелкам, — сказал он.
Жанна вернулась на место, и тут раздался голос Тибо:
— Монсеньор, — сказал он, — мы исправно платим налоги, пошлины, церковную десятину. И что же, мы так и останемся без всякой защиты, если эти душегубы надумают вернуться или придут другие?
— Я не могу приставить лучников к каждому дому в Нормандии, — ответил Морбиз. — В каждой деревне не разместишь солдат. Платить за них пришлось бы вам самим, и вы первые возмутились бы и взбунтовались.
— Что же нам делать?
— Если я верно понял, церковь и дом Жанны Пэрриш отделены от Ла-Кудрэ лесом.
— Да, лесом Тюри, — уточнил Юмбер де Вир.
— Сведите его.
— У нас не хватит людей.
Морбиз на секунду задумался, потом сделал знак писарю:
— Впишите: мы советуем епископству учредить за свой счет повинность по расчистке леса для безопасности церкви в Ла — Кудрэ. Срубленными деревьями оно может воспользоваться по своему усмотрению.
Жанна поняла, что, пока лес не будет сведен, никто не возьмет себе Бук-де-Шен. Уж слишком уединенное место. Решение покинуть его было верным. Жанна ни словом не обмолвилась о хозяйстве родителей, чтобы не возникло вопросов о возможных долгах.
Пробило час дня.
— Итак, — произнес Морбиз, — это все, что я могу для вас сделать. Надеюсь, что вы удовлетворены. Благослови вас Господь.
Он поднялся, его примеру последовали шамбеллан и писарь. Морбиз натянул на руку свою перчатку из светлой кожи, кивнул головой и проследовал к двери. Шамбеллан поспешил отворить ее. Морбиз удалился, но тот продолжал держать дверь открытой, давая понять, что посетителям пора уходить. Они отыскали свою повозку и отправились в путь, намереваясь прибыть в Ла-Кудрэ еще до вечерней молитвы.
По дороге домой Жанна напряженно размышляла. Нет, другого решения быть не могло. Она завела с мэтром Бурри разговор о цене быков и птичника. В конце концов они сошлись на ста двадцати пяти ливрах за все. Быки стоили, конечно, гораздо дороже, но ведь родители и не заявили о них как о законной военной добыче. Она потеряла день, зато выиграла пять экю и сто двадцать пять ливров.
В Ла-Кудрэ Жанна забрала Донки и вернулась домой, чтобы загнать быков в хлев. К тому же ей не хотелось снова делить постель с двумя обнаженными парнями.
Она собрала немного хвороста и не без труда разожгла огонь при помощи кремня и пакли, которую отыскала за очагом. Потом покрепче подперла дверь, поужинала остатками хлеба, колбасой и пивом. Жанна вспоминала увиденное и пережитое в тот день. Большой город. Надменность власть имущих. Взгляд Морбиза. Его перчатки. О деньгах она почти позабыла.
Но даже горе не могло прогнать другого чувства. Она ведь вдруг стала почти богата. Но деньги не могли вернуть ей близких.
4
Первое отражение
Нет, она не пойдет в Кан, говорила Жанна Гийеметте. Она пойдет прямо в Париж. — Париж! — воскликнула Гийеметта. — Но это же не меньше пятидесяти лье пути!
— Я сообщу тебе, где устроилась, как только смогу, — говорила Жанна, уверенная, что отыщет кого-нибудь, кто сможет написать за нее письмецо. Сама-то она писать не умела, да и Гийеметте тоже придется искать грамотея, способного разобрать буквы.
Почему Париж? Как-то вечером мать, которой молодое вино развязало язык, заговорила о том, как хотела бы увидеть Париж, «где живет сам король». Матье Пэрриш шутил:
— Еще и на Луну слетай, там живет Мелюзина!
И подвыпившие родители смеялись.
Жанна отправилась в путь тотчас после того, как Юмбер де Вир прибыл на своей двуколке и рассчитался за быков и кур.
— Сначала иди в Аржантан, — сказал он, — а оттуда уж прямая дорога на Париж.
Юмбер знал, о чем говорил, ибо сам бывал в тех краях. Жанна пустилась по дороге на Тюри-Аркур, ближайшему к Ла-Кудрэ местечку. Она добралась туда к полудню и решила продолжать путь, поскольку дни становились все длиннее. Жанна хотела двигаться днем и укрываться где-нибудь на ночь, но опасалась, что не дойдет до другого селения ко времени, которое зовут «часом между собакой и волком». На всякий случай она прихватила с собой толстую палку и пристроила ее к ручке одной из корзин Донки. Мало ли какие случаются встречи. В час, когда заходящее солнце позолотило все вокруг, Жанна была в Фалезе — вся в пыли и едва живая от усталости. У одного из трактирщиков она спросила, где ей найти сарай, чтобы скоротать ночь. Тот предложил свой собственный и запросил за постой один соль. Жанна никак не могла решиться.
— Да там только две мои лошади, паренек, — сказал хозяин, понимая причину ее сомнений.
Крупные монеты Жанна оставила в кошельке Морбиза и спрятала его под одеждой, чтобы не привлекать ничьего любопытства, а мелкие сложила в другой кошелек. Его-то она и вытащила из складок плаща, скуповатым движением достала один соль и протянула монету трактирщику. Потом она отдала ему еще один соль, чтобы тот наполнил медом опустевшую флягу Гийеметты.
— Я выгоняю лошадей на рассвете, — предупредил хозяин.
У Жанны кончился хлеб, и ее мучил голод. За еще одну монетку она получила целый каравай. Сарай показался ей огромным. В полумраке она различила окорока и куски оленины, подвешенные к балкам. Есть захотелось еще сильнее. Захваченным из дома ножом Жанна отрезала ломоть хлеба и закусила колбасой Гийеметты. Утолив голод, она вышла справить нужду, а потом улеглась на подстилку из соломы.
Проснулась она от рева осла. Донки был настоящим сторожем. Жанна различила склонившегося над ней красномордого трактирщика и испугалась.
