Эдуард Петров - Паруса в океане
На циновке — скромное угощение, кувшин с вином и мертвецки пьяный скиф, не забывающий дорогу в этот дом. Рабы часто собирались здесь, обсуждали свои великие тайны. Рабы-борцы пользовались большей свободой, чем все прочие рабы Тира. Прототипы римских гладиаторов, они приносили хозяевам значительный доход, поэтому с ними обращались довольно сносно.
Из соседней комнаты доносился смех ларит и голос Астарта. Она почти поправилась, но Ахтой запретил ей пока подниматься.
— Тебя исцелил Астарт, не я, — говорил ей мемфисец, с трудом подбирая финикийские слова. И Ларит была счастлива.
Астарта позвал Эред:
— Хромой хочет тебе что-то сказать.
— Судя по пустому кувшину, вам есть что сказать, — Астарт прищелкнул языком.
Лицо его светилось солнечной улыбкой.
— Не смейся, господин, — проворчал Хромой.
— Купец мечтает о слитке золота, величиной с гору, мул — о торбе овса, а раб — о бунте, — разглагольствовал Астарт, улыбаясь, — никому не запрещено мечтать. Но слышал ли кто о бунте рабов в Тире? Никогда такого не бывало. — Он замолк, посерьезнев, и внимательно посмотрел на каждого. Тирский раб труслив, как гиена при солнечном свете. Тирский раб так же расчетлив, как его господин-купец, он не прыгнет через яму, он обежит ее…
— Мы не о том, — перебил его Эред, нахмурившись, — а рабы тоже бывают разные. Я знаю многих невольников, готовых погибнуть за один день воли.
— Я, господин, раб ростовщика Рахмона, — сказал Хромой, — вчера брал пряжу из кладовых и слышал, как приказчики смеялись, называя твое имя.
Ну и что? Мое имя в каждой пивной услышишь, а приказчики — всегда пропойцы.
— Не то. Потом я расспросил одну знакомую рабыню, которая прислуживает в доме старшего приказчика, не знает ли она, в чем дело…
— Ну?
— Она тоже ничего не знала. Тогда я пошел к повару, а он послал меня к привратнику. Так вот, привратник, чистокровный араб и бедуин, сказал мне: "Если хочешь сохранить тайну от врагов, храни ее от друзей, а рабби Рахмон не спрятал ее от слуг, и у него появится хороший враг". И еще сказал мне тот привратник, ставший моим другом: "Скажи доброму господину Астарту, что рабби Рахмон по повелению жрецов Великой Матери задумал сделать его своим невольником и скоро придет к нему с долговым судьей и свидетелями".
Все молчали. Во дворе гремела посудой Агарь, да слышно было, как Ларит перебирает струны маленькой лиры.
— У верблюда свои планы, а у погонщика — свои, говорит мой новый друг-араб, — произнес Хромой. — Мы решили тебе помочь.
— Как?
— Эред будет бороться с этруском.
— С каким этруском?
— О Ваал! Он не знает, о чем болтает уже три дня весь Тир?! Расскажи ему, Эред.
— Гм, тут объявился борец один… этруск. Царь не пропускает ни одной его схватки. Ну что еще… Сильный очень.
— Что там сильный?! Сильней каждого из нас, но не тебя! — Хромой взволнованно привстал на колено. — Просто у него какой-то тайный прием.
Борцы зашумели, заспорили.
— Ти-ше! — крикнул Астарт, и все мгновенно замолкли, встревоженно вытянув шеи. — Не могу разобрать, какую песню играет Ларит.
— Уфф! — шумно выдохнул Эред. Маленький юркий раб по прозвищу Гвоздь звонко рассмеялся. За ним захохотали остальные…
Борец из Этрурии нагнал страху на всех завсегдатаев ристалищ и борцовских помостов. На каждой его схватке проливалась кровь. Почти все его противники отправились в иной мир, только двум или трем из них посчастливилось отделаться увечьями к великому неудовольствию победителя.
— Стоит порасспросить этих счастливцев, — сказал Астарт и, все поднялись, чтобы пойти в храм Эшмуна, где приходили в себя эти уцелевшие.
Астарт шепнул Ларит, прикоснувшись ладонью к ее щеке:
— Я вернусь быстро.
"Он боится даже поцеловать меня!" Женщина тихо рассмеялась.
Изувеченные борцы сообщили о железных мускулах этруска и его необыкновенной способности не замечать ложных приемов.
Борцы беседовали у храмовой колоннады, когда появилась Агарь.
— Астарт! Эред! Беда!.. — плачущая Агарь бежала через площадь к храму. — Пришел жрец и увел нашу Ларит!..
Астарт до хруста в суставах сжал кулаки.
— Она плакала, а жрец ударил ее жезлом по лицу и грозил… а она… она, потом уже на улице, сказала такое… такое… Боги помутили ее разум. Она сказала, что лучше бы ты умер, Астарт…
Эред и этруск стояли по разным сторонам гигантского помоста совершенно нагие, согласно правилам. Обширная площадь, на которой обычно совершались казни государственных преступников и объявлялись царские указы, была переполнена жителями Тира и окрестных селений. Даже из Сидона прибыла большая группа именитых гостей, и теперь они восседали на почетных креслах среди местной знати, у подножия царской ложи.
Борьба не начиналась. Ожидали царя.
Этруск, здоровенный бородатый мужчина с волевым свирепым лицом и с поразительной подвижностью для столь крупного тела, ломал подносимые слугой подковы, словно орехи, и бросал обломки в толпу.
Эред растирал свои икры и шептал молитвы всем известным ему богам. Астарт сидел на краю помоста, свесив ноги, и смотрел на этруска, стараясь по жестам и мимике постичь его характер.
— Астарт, я вижу Ларит, — услышал он.
Эред кивнул в сторону роскошного паланкина с тканым узором на занавесях. Жрица стояла рядом с хозяином паланкина, известным поэтом, певцом любви и природы.
"О Ваал!" — воскликнул про себя Астарт и спрыгнул с помоста.
Ларит приковывала взоры многих. Она была очень хороша в новой голубой тунике с золотой оторочкой.
Поэт в модном парике, похожем на львиную гриву, изящным движением вытирал вспотевший лоб и тут же бросал носовой платок себе под ноги, у него, согласно последней саисской моде, были только круглые платки. В его маленькой бородке, вымоченной в хне, поблескивал крохотный пузырек с благовонным маслом.
Поэт бросил еще один платок и произнес проникновенным голосом:
Лечебные побоку книги,
Целебные снадобья прочь!
Любимая — мой амулет:
При ней становлюсь я здоров.
От взглядов ее молодею,
В речах ее черпаю силу,
В объятиях — неуязвимость…
Ларит словно обожглась, встретившись взглядом с пробирающимся через толпу Астартом. Растерянность и ужас отразились на ее лице. Она резко отвернулась.
Астарт остановился в двух шагах от нее. Завитый, черный как смоль локон сбегал по нежной шее, вздрагивал, точно живой, при малейшем движении головы.
Ее обняв, я ощущаю
Ответное объятие рук ее,
Напоминающее негу Пунта,
Смолою благовонной умащенье…
Голос поэта предательски дрогнул, когда он увидел Астарта.
