Рафаэль Сабатини - Скарамуш
Де Вильморен отказался от такой чести, сославшись на деловое свидание. Он был холоден и сдержан.
— А ты, Андре?
— Я? Ах, у меня тоже свидание, крёстный, — солгал Андре-Луи. — Кроме того, я суеверен и с подозрением отношусь к тостам.
Ему не хотелось оставаться. Он был сердит на Алину за ласковый приём, оказанный ею маркизу, и за недостойную сделку, которую она собиралась заключить. Андре-Луи утратил одну из своих иллюзий и очень страдал.
Глава III. КРАСНОРЕЧИЕ ГОСПОДИНА ДЕ ВИЛЬМОРЕНА
Когда молодые люди спускались с холма, де Вильморен был молчалив и задумчив. На этот раз всю дорогу говорил Андре-Луи. Предметом своих рассуждений он избрал Женщину. Он вообразил, без малейшего на то основания, будто этим утром открыл для себя Женщину, и всё, что он имел сказать про этот пол, было весьма нелестно, а порой и грубо. Поняв, к чему сводятся излияния друга, де Вильморен не стал его слушать. Хоть это и может показаться совершенно невероятным для французского аббата того времени, Женщиной он не интересовался. Бедный Филипп во многих отношениях являлся исключением.
Напротив «Вооружённого бретонца» — постоялого двора и одновременно почты при въезде в Гаврийяк — господин де Вильморен прервал своего спутника в тот момент, когда он воспарил к самым вершинам своей язвительной инвективы. Спустившись на землю, Андре-Луи увидел у двери гостиницы экипаж господина де Латур д'Азира.
— Ты, кажется, не слушал меня, — сказал молодой адвокат.
— Если бы ты не был так увлечён своими рассуждениями, то мог бы и раньше заметить это и не тратить слов даром. Похоже, ты забыл, для чего мы пришли. У меня здесь свидание с маркизом де Латур д'Азиром. Он пожелал выслушать меня. Я ничего не добился в Гаврийяке. Им было не до того. Но я надеюсь на маркиза.
— На что именно?
— Он сделает всё, что в его власти, для вдовы и сирот. О чём бы ещё ему говорить со мной?
— Странная снисходительность, — заметил Андре-Луи и процитировал: — Timeo Danaos et dona ferentes [16].
— Но почему?
— Войдём, и увидишь, разумеется, если ты не думаешь, что я помешаю.
Хозяин постоялого двора проводил молодых людей в комнату, предоставленную маркизу на то время, что он соблаговолит занимать её. В дальнем конце комнаты ярко пылал огонь, у которого сидели господин де Латур д'Азир и шевалье де Шабрийанн. Когда де Вильморен вошёл, оба встали. Андре-Луи задержался, чтобы закрыть дверь.
— Вы крайне обязываете меня своей пунктуальностью, господин де Вильморен.
Ледяной тон маркиза противоречил любезности его слов.
— А, Моро?.. — В голосе де Латур д'Азира прозвучала вопросительная интонация. — Он с вами, сударь?
— Если вы не возражаете, господин маркиз.
— Отчего же? Садитесь, Моро, — через плечо бросил маркиз, словно лакею.
— С вашей стороны, сударь, — начал Филипп, — было весьма любезно предложить мне продолжить разговор, который я безуспешно начал в Гаврийяке.
Маркиз опустился на стул и, скрестив ноги, протянул к огню свои прекрасные руки. Отвечая, он не дал себе труда повернуться к молодому человеку, который сел немного поодаль.
— Не будем сейчас говорить о моей любезности. К ней мы ещё вернёмся, — мрачно проговорил он.
Господин де Шабрийанн рассмеялся, и Андре-Луи почти позавидовал его удивительной способности так легко поддаваться веселью.
— Тем не менее я благодарен за то, что вы соизволили заняться их делом, — твёрдо продолжал Филипп. Маркиз через плечо взглянул на него.
— Чьим делом? — спросил он.
— Чьим? Делом вдовы и сирот несчастного Маби.
Маркиз перевёл взгляд с де Вильморена на шевалье; тот снова рассмеялся и хлопнул себя по колену.
— Я думаю, — медленно проговорил господин де Латур д'Азир, — мы не совсем понимаем друг друга. Я попросил вас прийти сюда, ибо счёл замок Гаврийяк не совсем подходящим местом для продолжения нашей беседы, а также потому, что не хотел доставлять вам неудобства, приглашая проделать неблизкий путь до Азира. Но моё желание поговорить с вами связано с некими выражениями, точнее, высказываниями, которые вы позволили себе в замке. Я не прочь выслушать продолжение, разумеется, если вы окажете мне такую честь.
Андре-Луи почувствовал недоброе. Он отличался тонкой интуицией, несравненно более тонкой, чем де Вильморен, который в ответ на слова маркиза не выказал ничего, кроме лёгкого удивления.
— Я не совсем понимаю, — сказал Филипп, — какие выражения имеет в виду господин маркиз.
— Видимо, мне придётся освежить вашу память, сударь.
Маркиз распрямил ноги, повернулся на стуле и впервые за время разговора посмотрел в лицо де Вильморену.
— Вы говорили, сударь, — и как бы вы ни заблуждались, говорили очень, я бы даже сказал — слишком красноречиво — о том, что недостойно наказывать преступника на месте преступления, имея в виду этого вора Маби или как его там. «Недостойно» — вы употребили именно это слово и не взяли его назад, когда я имел честь сообщить вам, что, покарав вора, егерь Бене выполнил мой приказ.
— Если деяние недостойно, — возразил Филипп, — то сколь высокое положение ни занимало бы отвечающее за него лицо, оно не становится от этого более достойным. Скорее, наоборот.
— О! — произнёс маркиз и вынул из кармана золотую табакерку. — Вы говорите «если деяние недостойно», сударь. Следует ли мне понимать, что вы уже не так уверены в том, что оно недостойно?
На красивом лице господина де Вильморена отразилось замешательство. Он не понимал, к чему клонит маркиз.
— Мне кажется, господин маркиз, раз вы готовы принять ответственность на себя, то должны верить в правомерность действий вашего егеря, хотя для меня она отнюдь не очевидна.
— Вот это уже лучше. Гораздо лучше. — Маркиз изысканным движением поднёс к носу щепотку табаку и стряхнул крошки с тонкого кружевного жабо. — Вы должны отдавать себе отчёт в том, что, не будучи землевладельцем и не имея достаточного опыта в подобных делах, вы рискуете прийти к необдуманным и ошибочным выводам. Что и произошло сегодня. Пусть этот случай послужит вам предостережением на будущее, сударь. Если я скажу вам, что за последние месяцы мне слишком часто досаждали подобными набегами, вы, возможно, поймёте, что мне пришлось наконец принять решительные меры. Теперь всем известно, чем это грозит, и я не думаю, чтобы кому-нибудь захотелось рыскать по моим угодьям. Но это не всё, господин де Вильморен. Меня раздражает не столько браконьерство, сколько неуважение к моим безусловным и неотъемлемым правам. Вы не могли не заметить, сударь, что в воздухе разлит преступный дух неповиновения. Бороться с ним можно только одним способом. Проявление малейшей терпимости и мягкости, как бы вы ни были к этому склонны, в ближайшем будущем повлечёт за собой необходимость прибегнуть к ещё более жёстким мерам. Я уверен, что вы понимаете меня и, разумеется, цените снисходительность, с какой я представил вам объяснения относительно дела, в котором ни перед кем не обязан отчитываться. Но если вам по-прежнему не всё ясно, я отсылаю вас к закону об охоте; ваш друг адвокат разъяснит вам его.
