Ольга Крючкова - Демон Монсегюра
Пётр-Варфоломей вёл меня тёмными закоулками города, изрыгающими запах нечистот и разложения человеческой плоти. Следуя через рыночную площадь, я вновь видел костры, на вертела была нанизана зажаренная человеческая плоть. Крестоносцы вгрызались в неё с остервенением. Боже, я не перестаю ужасаться, до чего можно дойти! Но ведь и я дошёл до этого!
Мы вошли в небольшую бедную церковь на окраине города. Петр– Варфоломей остановился и с уверенностью сказал: «Здесь». Он вооружился кинжалом и начал раскапывать земляной пол прямо за алтарём. Я ждал, обуреваемый сомнением и нетерпением. Но вот священник изрёк: «Оно здесь, я не ошибся». Он припал к копью губами.
Вот оно, провидение Господа!
Месяца октября, четвёртого дня
Весть о чудесном копье облетела весь город. Петр-Варфоломей с гордостью показывал его крестоносцам. У дома, где разместился я со своей охраной и свитой, собралась толпа желающих узреть копьё. Священник поставил скамью, накрыл её последней холщёвой скатертью и положил на неё реликвию. Крестоносцы входили в дом, падали ниц перед копьём и, оросив его слезами восторга, в приливе религиозного экстаза освобождали место для следующего вошедшего. Вера в победу окрепла. Боэмунд Тарентский*, герцоги: Вильгельм Сабранский, Элизар Монтредорский, граф Клермонский и я приняли решение прорвать осаду противника на рассвете, когда сарацины менее всего ожидают нашего появления за стенами города, думая, что мы на последнем издыхании.
Месяца октября, седьмого дня
Сарацины бежали от стен Антиохии. Боэмунд Тарентский, возглавивший дерзкую вылазку крестоносцев стал героем. Нормандцы решили провозгласить его правителем Антиохии. Меня они в расчёт не взяли! Я, к сожалению, слишком ослаблен перенесённой лихорадкой, дабы сражаться. Я не преминул напомнить нормандцам, что все города, взятые на Святой земле, согласно присяге, принадлежат императору Константину. Они осмеяли меня, сказав, что я хочу заполучить их руками княжество Антиохия, и этому не бывать. Какая чёрная неблагодарность! Тогда я напомнил им про копьё, но нормандцы подняли меня на смех, сказав, что Пётр-Варфоломей сам зарыл копьё в церкви, и никакое оно не святое, а взятое у погибшего крестоносца. Какая клевета! Погоня за славой затмила их разум. А каков Боэмунд Тарентский, сиятельный граф! Конечно, ведь он продал всё своё имущество во Франции, другого выхода у него просто нет, как говорится, – всё или ничего! Завтра утром я со своими верными вассалами покидаю Антиохию и направляюсь в Иерусалим.
* * *Здесь записи Раймонда IV прерывались, некоторые страницы дневника были сильно повреждены и размыты водой. Клермон пытался вчитаться, но безуспешно и, пролистав повреждённые листы, продолжил увлекательное путешествие в прошлое.
Клермон так увлёкся чтением, что потерял счёт времени и давно опоздал к обеду. Его старший брат Раймонд VI слыл человеком обязательным и пунктуальным, ибо всякое нарушение установленных этикетом правил претило его натуре.
Выждав положенное время за обеденным столом, Раймонд понял, что младший брат, увы, к обеду не торопится, и по настоянию своей супруги отправил за ним слугу.
Слуга застал Клермона за чтением.
– Шевалье, смею напомнить вам, что время обеда. Граф и графиня ожидают вас в трапезной зале… – напомнил он.
Клермон оторвал взор от дневника.
– Обед… – рассеянно промолвил он, всё ещё находясь под впечатлением записей, в которых подробным образом описывалось людоедство. – Мне что-то не хочется… Передайте сиятельному графу: я не голоден и приношу свои извинения за то, что не могу в надлежащее время явиться к столу.
Слуга поклонился и покинул комнату юного шевалье. Тот же снова углубился в чтение…
* * *6599 года, месяца июня, седьмого дня
Вот он, город Иерусалим! Мы стоим под его величественными святыми стенами, с которых на нас взирают сарацины. Они считают, что город непреступен и может выдержать почти годичную осаду. Об этом сообщил нам пленный сарацин, взятый нами под Акрой* два месяца назад. Достаточно изнурительных осад, продолжающихся месяцами. Они изматывают крестоносцев, способствуют бездействию и расхолаживают.
Вчера прибыли три осадных орудия – требуше. Одина из генуэзских каракак[15] пробилась через заслон кораблей сарацинов недалеко от Акры. Славные генуэзцы приняли бой, три каракки были потоплены сарацинами, но им тоже досталось.
Теперь, используя требуше, мы сломим сопротивление сарацин, дело времени. Перед началом боевых действий мы предпримем крестный ход вокруг стен города, без оружия, босиком с пением священных гимнов.
Да поможет нам Господь! Всё во славу его!
Месяца июня, шестнадцатого дня
Требуше сделали своё дело, пробив стены города. Оборона сарацинов захлебнулась. Они сражались за каждый дом, каждый колодец, словом, за каждую пядь Иерусалимской земли. Кровь текла рекой. Узкие улочки города до сих пор усеяны окровавленными изуродованными телами. Мои вассалы сражались, как львы. Добыча обещает быть богатой.
Жёны и дети сарацинов укрылись за стенами мечети Омара*. Но, применив по моему совету, всё те же требуше, разрушив стену, крестоносцы под предводительством Болдуина Буйонского, младшего брата Готфрида, ворвались в их последний религиозный оплот. Я не принимал участия в побоище, но видел, как из мечети вытекала багряная река крови, и слышал, как раздавались душераздирающие крики женщин.
Мы свершили правое дело, освободив Иерусалим, священное место для каждого христианина от сарацинов, осквернивших наши реликвии, построивших свои мечети на фундаментах христианских церквей и храмов.
Господь с нами!
Месяца июня, двадцатого дня
Сегодня утром на соборе, проходившем на центральной площади города, королём Иерусалима был избран Готфрид Буйонский* герцог Нормандский. Оказывается, для этого вполне достаточно первому ворваться в город, дождаться, когда стены рухнут под мощным обстрелом требуше, образуя проход в них, чрез который можно мечом проложить себе дорогу не только в Иерусалим, но к его короне.
Все мои заслуги были несправедливо забыты. Братья Готфрида, Болдуин и Евстафий, столь рьяно ратовали за него, что иные феодалы, такие как Гуссье Латурский и Раймонд Лилльский поддержали их лишь по одной причине, лишь бы заткнуть рты моим людям и мне, пытающимся объяснить, что мои заслуги вовсе не менее заслуг светлейшего герцога.
